— Вот тебе, — объявил он, — дыра в моем уме. Я не могу больше думать через нее, только вокруг нее. Я больше не знаю, что нужно сделать, чтобы отремонтировать то, что теперь у меня отсутствует. Если ты думаешь, что можешь это сделать, то ты должен быть готов оказаться открытым для немедленного уничтожения каждый раз, когда ты покидаешь Лабиринт, пересекая разрыв. Разрушения происходят не темным участком. Разрушение идет самим Лабиринтом, когда ты нарушишь цикл. Камень может поддержать тебя, а может и нет. Я не знаю. Но легче не станет. С каждым циклом будет все труднее, и твои силы будут все время уменьшаться. Когда мы с тобой в последний раз обсуждали все это, ты боялся. Ты хочешь сказать, что с тех пор ты стал храбрее?
— Наверное. Ты не видишь никакого иного способа?
— Я знаю, что это можно сделать, начав с чистого листа, потому что однажды я это сделал. Помимо этого, я не вижу никакого другого способа. Чем дольше ты ждешь, тем больше ухудшается ситуация. Почему бы тебе, сын, не принести Камень и не одолжить мне свой меч? Лучшего способа я не вижу.
— Нет, — отказался я. — Я должен узнать побольше. Расскажи мне еще раз, как было сделано повреждение.
— Я все еще не знаю, который из твоих детей пролил на это место нашу кровь, если ты это имеешь в виду. Это сделали. Пусть это послужит уроком. Более темная часть наших натур сильно выдвинулась вперед. Дело, должно быть, в том, что они слишком близки к Хаосу, из которого мы произошли, и выросли, не применяя волю, выношенную нами в разгроме его. Я думал, что для них может оказаться достаточным ритуал перехода через Лабиринт. Ничего умней я придумать не мог. И все же этого не хватило. Они выступают против всего. Они пытаются уничтожить сам Лабиринт.
— А если мы преуспеем в начинании сделать все заново, не могут ли эти события повториться еще раз?
— Не знаю. Но какой у нас выбор, кроме провала и возвращения к Хаосу?
— Что с нами станет, если мы попробуем начать все сначала?
Он надолго замолчал и пожал плечами:
— Не могу сказать.
— А на что будет похоже другое поколение?
Он захихикал:
— Как можно ответить на такой вопрос? Понятия не имею.
Я достал пронзенную Карту и передал ему. Он рассмотрел ее, приблизив к свечению посоха.
— Я считаю, что это сын Рэндома — Мартин, — сказал я. — Именно его кровь и была здесь пролита. Я понятия не имею, жив ли он еще. До чего он, по-твоему, может дорасти?
Он снова посмотрел на Лабиринт.
— Так вот, значит, что за предмет украшал его, — проговорил он. — Как ты вынес ее?
— Ее добыли, — ответил я. — Это ведь не твоя работа, не так ли?
— Конечно, нет. Я этого парня в глаза не видел. Но это отвечает на твой вопрос, не правда ли? Если будет другое поколение, то твои дети уничтожат его.
— Как мы уничтожим их?
Он встретился со мной взглядом и пристально поглядел мне в глаза.
— Ты что, становишься вдруг нежно любящим отцом? — осведомился он.
— Если не ты изготовил эту Карту, то кто же?
Он взглянул на нее и щелкнул по ней ногтем:
— Мой лучший ученик, твой сын Бранд. Это его стиль. Видишь, что они делают, как только приобретают хоть немного силы? Предложит ли кто-нибудь из них свою жизнь для сохранения королевства, для восстановления Лабиринта?
— Вероятно, Бенедикт, Жерар, Рэндом, Корвин…
— На Бенедикте печать рока. Жерар обладает волей, но не умом. У Рэндома отсутствует смелость и решительность. Корвин… Разве он не впал в немилость и не исчез из виду?
5
Мысли мои вернулись к нашей последней встрече, когда он помог мне бежать из моей камеры на Кабру. Мне пришло в голову, что он мог бы и раздумать насчет этого, ведь тогда он не знал, при каких обстоятельствах я попал туда.
— Поэтому ты и принял облик Корвина? — продолжал Дворкин. — Это какая-то форма упрека? Ты опять испытываешь меня?
— Он не в немилости и не пропал из вида. Хотя у него есть враги среди семьи, он постарается сделать все, что угодно, чтобы сохранить королевство. Каким тебе видятся его шансы?
— Его ведь долгое время не было поблизости?
— Да.
— Тогда он мог измениться. Не знаю.
— Я считаю, что он изменился. Я уверен, что он готов попытаться на что угодно.
Он снова пристально посмотрел на меня.
— Ты — не Оберон, — произнес, наконец, он.
— Нет.
— Ты тот, кого я вижу перед собой.
— Ни больше, ни меньше.
— Понятно. Я и не знал, что ты знаешь об этом месте.
— Я и не знал до недавнего времени. Когда я первый раз явился сюда, меня привел Единорог.
Его глаза расширились,
— Это чрезвычайно интересно. Это же было так давно…
— Так как насчет моего вопроса?
— Вопроса? Какого вопроса?
— Мои шансы. Ты думаешь, я смогу отремонтировать Лабиринт?
Он медленно подошел и, подняв руку, положил правую ладонь мне на плечо. Посох в другой руке накренился, когда он это сделал, его голубой свет вспыхнул в футе от моего лица, но я не ощутил никакого жара. Он посмотрел мне в глаза.
— Ты изменился, — произнес он через некоторое время.
— Достаточно, чтобы совершить это дело?
Он отвел взгляд.
— Наверное, достаточно, чтобы стоило попытаться, даже если мы заранее обречены на провал.
— Ты поможешь мне?
— Я не знаю, буду ли я в состоянии помочь. Это дело с моими настроениями и мыслями — они приходят и уходят. Даже сейчас я чувствую, что частично теряю контроль. Наверное, виновато волнение. Нам лучше возвратиться.
Я услышал за спиной лязг. Когда я обернулся, грифон был там, покачивая головой слева направо, а хвостом справа налево и выбрасывая язык. Он принялся огибать нас, остановившись, когда занял позицию между Дворкиным и Лабиринтом. Дворкин пояснил:
— Он знает, он чувствует, когда я начинаю меняться, и не позволит тогда мне приблизиться к Лабиринту. Молодец, Винсер! А теперь возвращаемся. Все в порядке. Идем, Корвин.
Мы направились обратно ко входу в пещеру, и Винсер последовал за нами, лязгая на каждом шагу. Я вспомнил:
— Камень Правосудия. Ты говоришь, он необходим для ремонта Лабиринта?
— Да. Его надо будет пронести через весь Лабиринт, вновь чертя первоначальный узор в местах, где он нарушен. Но сделать это может только тот, кто настроен на Камень.
— Я настроен на Камень…
— Как? — остановился Дворкин.
Винсер позади нас издал кудахтающий звук и мы пошли дальше.
— Я следовал твоим письменным инструкциям и устным Эрика. Я взял его с собой в центр Лабиринта и спроектировал себя через него.
— Понятно. Как ты получил его?
— У Эрика на смертном одре.
— Он сейчас у тебя?
— Я вынужден был спрятать его в Отражении.
— Его лучше держать поближе к центру событий.
— Это почему же?
— Он имеет тенденцию производить искажающий эффект на Отражениях, если достаточно долго пролежит среди них.
— Искажений? В каком смысле?
— Нельзя сказать заранее. Это целиком зависит от места.
Мы завернули за угол и продолжали возвращаться сквозь мрак.
— Что это означает? — спросил я. — Когда я носил Камень, все вокруг меня начинало замедляться? Фиона предупреждала меня, что это опасно, но не знала почему.
— Это означает, что ты достиг пределов своего собственного существования, что твоя энергия скоро иссякнет и что ты умрешь, если быстро чего-нибудь не предпримешь.
— Что именно?
— Начнешь черпать энергию из самого Лабиринта, первичного Лабиринта внутри Камня.
— Как этого достичь?
— Ты должен сдаться ему, освободить себя, зачеркнуть свою индивидуальность, стереть границы, отделяющие себя от всего остального.
— Это, кажется, легче сказать, чем сделать.
— Но это можно сделать, и это единственный способ продлить жизнь.
Я покачал головой. Мы двинулись дальше. Дойдя, наконец, до большой двери, Дворкин погасил посох и прислонил его к стене.
Мы вошли и он запер дверь. Винсер расположился прямо перед ней.
— А теперь ты должен скрыться, — заявил Дворкин.
— Но я должен еще о многом расспросить тебя и хотел бы кое-что рассказать сам.
— Мои мысли становятся бессвязными, и твои слова пропадут впустую. Завтра ночью или послезавтра, приходи. А сейчас торопись! Уходи!
— Зачем такая спешка?
— Я могу повредить тебе, когда со мной произойдет перемена. Я сейчас даже едва сдерживаю себя лишь силой воли. Отправляйся!
— Я не знаю, как. Я знаю, как попасть сюда, но…
— В соседней комнате в столе есть всевозможные Карты. Бери свет, уходи куда угодно! Вон отсюда!
Я хотел было возразить, что едва ли боюсь любого физического насилия, какое он мог применить, когда черты его лица начали таять, словно расплавленный воск, и он стал казаться каким-то намного более рослым и с куда более длинными конечностями, чем был.
