ресницах, глазами. В них, как и всегда, не было яркого блеска: светились они спокойным, умиротворенно тихим светом…
1946 г.
Боевые друзья
До полустанка Сурмы оставалось не менее часа ходьбы. Было грязно и вязко. Мглистый осенний дождь лил с самого утра и только к полудню немного поутих. Лениво плыли сплошные, похожие на густой серый туман тучи и, казалось, задевали и покачивали кусты шиповника, редко разбросанные по степи. Пахло свежестью соснового леса, скрытого где-то в тумане, жнивьем, убранными огородами.
Алексей Нырков не забыл, как вместе с сержантом Нарыжным в ту слякотную осень они брели к полустанку. Когда на сапоги налипало столько грязи, что не было уже сил передвигать ноги, Нарыжный останавливался и, жадно вбирая воздух в легкие, громко говорил:
— Отряхнем, Алеша, прах с наших ног.
И поочередно выбрасывал ноги вперед с такой силой, что ошметки летели шагов за двадцать. Затем друзья снова молча продолжали путь.
Неподалеку от полустанка Нарыжный вошел в неглубокую лужу и стал бродить по ней. Затем мыл сапоги руками. Делал он это с таким усердием, что брызги веером разлетались во все стороны. Вода была ледяная, жесткая. Руки сержанта горели как в огне. Это, видимо, доставляло ему удовольствие.
— А ты почему не моешь, Алеша? — спросил Нарыжный.
— Да стоит ли, все равно загрязнятся, — уклончиво ответил Нырков и зашагал по дороге теперь уже впереди товарища.
Когда ступили на маленький перрон полустанка, устланный влажным желтым песком вперемешку с галькой, там стояла кучка пассажиров, выжидающе, нетерпеливо поглядывая в сторону семафора, откуда с минуты на минуту должен был появиться поезд.
Но вот, наконец, семафор открылся и Нарыжный сказал Алексею:
— Что ж, приятель, выходит, у нас с тобой разные дороги. — В его голосе слышались и обида, и разочарование.
Нырков сделал вид, будто не расслышал его, промолчал. А сержант, решив, что приятель все еще колеблется, не знает, что ответить, уже более уверенно и ободряюще продолжал:
— Да ты решайся, Алеша. Раз — и готово… Пойми, чудак-человек, шахта шахте — ровня. Уголек и на той, и на другой. Все равно, где работать. А вместе, как и на войне, будет веселее, Алеша.
Нырков по-прежнему молчал. Он не первый раз слышал от своего боевого друга эти слова, они всегда раздражали его и в то же время еще с большей силой будили в нем волнующие воспоминания о родной шахте.
Нырков несколько лет проработал на «2-бис». Здесь он стал забойщиком, испытал первые радости трудовой славы. Ему никогда не забыть того дня, когда люди поселка провожали его и других шахтеров на фронт и как начальник шахты, потомственный горняк Даниил Ильич Романюк, сказал ему в напутствие:
— Воюй, Алексей, на славу и возвращайся. Ждать будем.
И теперь, когда он исполнил свой долг, оправдал надежды земляков, Нарыжный убеждает его покинуть свой край, зовет на другую шахту и только потому, что у него, у Алексея, нет семьи и, стало быть, ему все равно, где работать.
Нырков любил своего боевого товарища. Сколько раз приходилось им делить и невзгоды, и радости фронтовой жизни. Алексей знал, что на первых порах вдалеке от Сергея ему будет тоскливо. Но что поделаешь? Фронт накрепко сдружил сотни, тысячи людей. Не быть же им всем вместе.
— Не обижайся, Сергей, но к тебе я не поеду, — сказал Нырков, избегая взгляда друга. — На «2-бис» меня шахтерскому делу обучили, там мне и трудиться. Не гневайся. На!
И он энергично высоко над головой занес правую руку. Сержант не сразу, нехотя протянул ему свою, раздался хлопок рукопожатия. Друзья с минуту стояли, не разнимая крепко сомкнутых рук, молча и пристально глядя друг другу в глаза.
— В таком случае прости, ежели что не так, — тихо и так, будто и в самом деле в чем-то был виновен перед Алексеем, сказал Нарыжный.
— Прости и ты, Сергей. Будь здоров! — в тон ему отозвался Нырков.
Когда подошел пассажирский поезд, Нарыжный на ходу вскочил на подножку вагона и стоял на ней до тех пор, пока полустанок не скрылся из виду.
А спустя некоторое время другой поезд увез Ныркова.
* * *
Стояло знойное лето с короткими утренними зорями и тихими вечерами.
Нырков вышел из дому ранним утром. До отхода поезда на Ростов оставалось более часа, и Алексей не особенно торопился. Приятно пройтись по новой улице: ее не было здесь еще два года тому назад. Небольшие каменные и глинобитные домики со стеклянными верандами, крытые серебристым этернитом, стояли на почтительном расстоянии друг от друга, огороженные палисадниками. Из-за них выглядывала гвоздика, фиолетовые петушки, резеда и еще множество других цветов, названия которых он не знал. Кое-где у домиков в одиночку и целыми семьями высоко, почти к самым крышам, поднимались празднично нарядные мальвы.
Весь этот мир радужных красок и нежных запахов волновал, радовал Ныркова.
Работая на шахте, он не мог, конечно, не знать, что строится новый поселок, не раз бывал на его улицах, но тогда все казалось ему обыденным. Что ж, строится народ — и хорошо! Но теперь, когда на некоторое время надо было расстаться с шахтой, с поселком, со всем, к чему он привык, к чему пригляделся, все вдруг предстало каким-то значительным и новым. Он невольно задержал шаг, с жадностью присматриваясь ко всему.
Ему будет о чем рассказать своему другу. За сравнительно короткое время шахта «2-бис» превратилась в одну из мощных в Донбассе. И место красивое.
На перроне было немноголюдно и не чувствовалось той беспокойной суеты, какая всегда бывает во время посадки на больших станциях. Пассажиры выходили из вагонов и, отойдя в сторонку, с интересом рассматривали новенькую станцию, с трех сторон защищенную мощными высокими густолиственными тополями.
Отыскивая глазами номер своего вагона, Нырков услышал девичий голос:
— Станция-то какая беленькая, как лебедь.
Алексей невольно оглянулся. Рядом с коренастым майором стояла молодая девушка в голубой блузе. На ее смуглом худощавом лице застыла восторженная, почти детская улыбка. Лицо майора было серьезным. Казалось, он не слышал, о чем говорила его спутница. Все его внимание было приковано к расщепленному снарядом, но все еще зеленому могучему тополю. Видимо, он напомнил майору о военных годах.
«И новое радует, и старое не забывается», — подумал Нырков и пошел к своему вагону.
Он протянул билет проводнице, как вдруг в дверях показалась стройная невысокого роста девушка в форме студентки горного института.
— Скажите, долго будем стоять, я успею сходить в буфет, какая это станция?
В ее звонком, торопливом голосе были нотки легкой
