На другой день он снова писал на песке. Ходил кругами. И выходило:
Религия — есть искусство. Истина — есть человек.
Ложь во благо — есть благо. Ложь во благо — есть истина.
Следующий новый день приносил новую Истину, новую строку.
Истина — не есть любовь к Богу. Истина — любовь к человеку.
Любовь человека к человеку — радость Богу.
Камень, на счастье, оказался не очень твердым, порода поддавалась под ударами тяжелого молотка и зубила. Но уже вырубая на камне первую Истину, Алексей понял, что трудов ему хватит на долгие месяцы.
Первая строка на камне должна была быть такова:
Истина — есть любовь.
XVI
Алексей трудился каждый день. За «смену» ему удавалось выбить не более одной полубуквы, чаще и того меньше; но он, словно старатель крот, точил и точил свое на камне, отвлекаясь на недолгий отдых, приготовление нехитрой пищи, на неизбежную рыбалку.
Однажды, когда ходил взад-вперед у воды и глядел на очередной стих: «Страсть — есть сила и жертва», начертанный на черном песке, Алексей заметил боковым зрением на склоне дрогнувший куст. Там кто-то был! Кто? Может, овца каким-то чудом забралась на горную тропу, может, мальчишки решили поглядеть, чего тут творит бородатый чудак. А вдруг злоумышленники? Призрак Мустафы промелькнул в сознании и средь нагорных кустов. Нет, злоумышленники не будут церемониться: место здесь тихое, безлюдное — чего им таиться и подсматривать? Тут был кто-то другой.
Теперь Алексей стал часто ловить себя на мысли и невольном ощущении, что за ним кто-то наблюдает, — наблюдает осторожно, робко, — и это, похоже, не горный козел или заблудшая овца, не степной заяц или лисица. Вдруг однажды, когда выбивал на камне буквенную бороздку, Алексей поднял голову вверх и увидел на тропе, за кустами, покрывшимися молодой яркой зеленью, юный лик, черные девичьи глаза. О, чудо! Он узнал ее! Чернявая юница, будто пугливая газель, стремительно бросилась вверх по склону, умчалась, черня мелькающим черным платьем свой путь.
Это была одна из тех школьниц, которую приводила к нему восторженная любительница прекрасного Альбина Изотовна. Алексей запомнил взгляд этой школьницы. Она смотрела на него большими черными глазами пугливо и вместе с тем жадно, вела себя чуть диковато, не произнесла ни слова, ни о чем не спросила. Он запомнил и мелкие родинки на смуглом лице — на щеке, над бровью — родинки не сильно выделялись, они были светло-коричнывыми, мелкими, разнили лицо с другими. Алексей запомнил, что зовут ее Гулией… Ах, вот кто за ним наблюдает!
Гулия сильно взволновала его сердце. Поначалу Алексей хотел выкинуть из головы черноглазую аборигенку-газель. Но ее гибкая прыгучая фигура, ее жадный взгляд мерещились и мерещились. Алексей теперь ждал Гулию, постоянно шарил взглядом по склону, где тропа.
Еще до того дня, когда над заповедным местечком у моря появилась девушка, Алексей Ворончихин испытывал томительное чувство весеннего обновления. Он скучал по женскому теплу, должно быть, точно так же, как распускающиеся по горным склонам кусты и деревья и вся здешняя живность истосковалась по весеннему расцвету. Он без ясной, определенной цели даже принарядился — обстирался, почистился и обаккуратил свою пышную бороду и усы. Перед зеркалом и так и этак ловчился с маленькими ножницами, чтоб вышел ровный бородатый овал — не стариковская метелка. Он стал менее отрешен, более любопытен, заглядывался на сельчанок. Весна бодрила кровь, мысли стелились к женщинам: то одно воспоминание, то другое сладко пожигали и дразнили сердце.
…Вышло, что он спугнул Гулию. Она не приходила несколько дней. Все эти дни Алексей не мог плодотворно, прилежно работать. Что-то не ладилось, не склеивалось, не рубилось. Валилось из рук…
А когда он, уже не она, а он выследил ее на склоне горы, то тут же и закричал:
— Гулия! Идите сюда! Там можно упасть! Прошу вас: спуститесь!
Гулия не спустилась на берег. Алексей успел заметить стыдливый, разоблаченный взгляд девушки и ее порывистый козий скачок. Гулия растворилась на склоне и опять не показывалась несколько дней. Опять все эти дни Алексей не мог работать запоем, безоглядно. Он слегка поругивал себя: чего так вдруг обрушился на девчонку… Иди, мол, сюда… Скромнее надо…
Потом он увидел ее на скале. Она сидела под солнцем, не таилась, наблюдала за ним, или просто смотрела вдаль, в море.
— Гулия, я переживаю за вас. Спуститесь! — выкрикнул Алексей.
Наконец она сошла к нему на берег.
Она долго стояла возле камня, смотрела на выбитые на нем слова. Фраза еще не была закончена, но смысл был очевиден. Гулия бережно, словно живое нежное существо, погладила камень. Ничего не спросила.
Из нее трудно было вытянуть слово. Алексей пробовал ее разговорить, но бросил. Оказалось, что слов между ними и не нужно. Они без слов ладили и общались друг с другом. Слова, казалось, могли навредить здешнему миру.
Гулия устроилась у самого моря, на валуне, чтобы не мешать работе Алексея. Но он ничего не мог делать в ее присутствии. Он развел костер. Смотрел сквозь поднимающийся дым на Гулию. Иногда ловил ее взгляд. Тогда они безголосо говорили. Порой говорили вспыльчиво, заполошно, ревниво узнавали о чем-то друг от друга, но все заканчивалось мирно и бессловесно… Чайка кричала над берегом. Мягко бились о берег волны. Тень большого облака проплыла по морю.
— Становится прохладно, — сказал Алексей.
— Солнце заходит, — отозвалась Гулия.
Алексей подогрел на костре чайник, принес кружку с чаем для Гулии:
— Вот чай.
— Спасибо. — Она взяла кружку, слегка кивнула с благодарностью. Сделала глоток. — Без сахара.
— Сахар кончился.
— Можно я принесу завтра сахар?
— Принеси.
На другой день она пришла к Алексею на берег, протянула небольшой кирпичик:
— Пачка сахару.
— Спасибо.
— Можно я здесь посижу?
— Посиди. Мне хорошо, когда ты здесь.
«Почему?» Последний вопрос «Почему?» она не произнесла вслух. Ответ Алексея услышала тоже беззвучный.
Теперь Гулия приходила каждый день. Она садилась у моря, на свой валун, смотрела на море и на Алексея, как он трудится. А он уже окончательно не мог работать в ее присутствии. Он едва закончил на камне свою первую Истину. Он даже нечаянно, промахнувшись по кернеру, ударил себе молотком по пальцу. Вскоре под ногтем большого пальца на левой руке появилась синь. Он все чаще сидел у костра и смотрел на свою гостью с застывшей улыбкой.
Как-то раз Гулия появилась на берегу под вечер. Диск солнца уже окунулся в море. Багряные лучи струились по глади воды чешуйчатым золотом. Луна, золотисто-бледная, прозрачная, как призрак, поднималась над морем.
— Сегодня полнолуние, — сказала Гулия. Возможно, этим она объяснила свое позднее появление.
— Да, — ответил Алексей. — Вечер тихий, ясный. Но море еще очень холодное. Садитесь сюда. У костра теплее, — сказал Алексей, указывая на место рядом с собой на одеяле.
Гулия села с ним рядом.
Она сидела, поджав ноги, обняв руками колени. Алексей сидел рядом, тыкал прутиком в догорающий костер, шевелил угли. Быстро темнело. Лишь утонуло солнце — с гор на море надвинулась глухая тень. Луна, разалевшись золотом, быстро ползла в небо, меняла окрас — завораживала люминесцентной синью.
Сумерки накрыли берег. Гулия, видимо, ждала сумерек. Она заговорила с Алексеем так, как никогда еще не говорила:
— На песке было написано: страсть — есть сила и жертва. Почему?
Алексей эту Истину и сам еще до конца не раскусил. То, что страсть — это сила, высшая, может быть, сила для человечества, было понятно, но вторая часть сентенции «страсть — есть жертва» была не совсем точна, в ней был заключен смысл утраты, это казалось слишком путано и слишком прямолинейно, а где же победа?
— Мне не объяснить вам, Гулия, — ответил Алексей.
— Почему?
— Надо самой пройти через это… Не все выражается словами. Бог наделил людей и чувствами.
Гулия склонила голову.
Заря тускло размазалась по краю моря. Сизые слоистые облака над горизонтом склеились, не пускали больше на воду закатного света. Зато на акваторию легла, нежно колеблясь, лунная дорожка, серебристая, как голос Гулии… Незаметные на глади волны лишь у берега чуть шептались, натыкаясь на валуны и скалы. Стало кругом тихо и трепетно.
— Я знаю, что такое страсть, — сказала Гулия. — Страсть — это любовь. В этом вся истина.
Ревность и жалость обожгли сердце Алексея: эта девочка уже знает, что такое любовь? Казалось, в этот миг они оба замерли, их сердца остановились; волны перестали перешептываться и затаились.
