«К 1839 году Забелин понял, что в его руках настоящее сокровище – множество любопытных и никому не известных материалов о Московской Руси. Всё свободное от канцелярских обязанностей время он стал посвящать архивным изысканиям» [56], с. 586 – 587.
И тут впервые у И. Е. Забелина, вероятно, зародились первые сомнения в надёжности исторической версии русской истории, озвученной Н. М. Карамзиным. Во всяком случае, известно следующее.
«Пятьдесят лет спустя Забелин вспоминал, КАК ЕГО ПОРАЗИЛО ТО, ЧТО ТЫСЯЧИ ДОКУМЕНТОВ XVI – XVII ВЕКОВ, ЛЕЖАВШИХ В КРЕМЛЁВСКОМ ХРАНИЛИЩЕ, НЕ БЫЛИ ИСПОЛЬЗОВАНЫ В ДВЕНАДЦАТИТОМНОЙ "ИСТОРИИ" КАРАМЗИНА. [56], с. 586.
Как теперь нам становится ясно, нет ничего удивительного в игнорировании Н. М. Карамзиным всех этих материалов. Он писал не подлинную историю Руси, а лишь аккуратно исполнял тенденциозный заказ Романовых. В котором, скорее всего, было чётко указано – что и как надо описывать. На что и как ссылаться. А на что не обращать внимания, умолчать. Как мы видим, на уцелевшие остатки огромных архивов Московского Кремля Н. М. Карамзину, по-видимому, ссылаться не рекомендовали. Дескать, и без них напишешь всё, что нужно и как нужно. Даром что ли мы платим тебе по 50 тысяч рублей в год? Напомним, о чём идёт речь: «"По пятидесяти тысяч рублей в год, с тем, чтобы сумма эта, обращаемая ему (Н. М. Карамзину – Авт.) в пенсион, была после него производима сполна его жене и по смерти её также сполна детям сыновьям до вступления всех их в службу, а дочерям до замужества последней из них" (Старчевский А. "Н. М. Карамзин", СПб, 1916, с. 264). Эта ГРОМАДНАЯ СУММА, как видим, являлась не разовым пособием для поездки на лечение в Италию, а постоянной пенсией Карамзину и его семье» [132], с. 32-33. См. подробности в [РЕК] и ХРОН7, гл. 18:24.
Любопытно, что А. А. Формозов, автор биографической статьи о И. Е. Забелине, в этом месте мгновенно бросается на защиту Н. А. Карамзина и долго внушает читателю, почему не следует обращать внимания на странное пренебрежение Н. М. Карамзиным архивами Московского Кремля. Однако никакого разумного объяснения в этой защитительной речи мы не увидели. Всё адвокатство А. А. Формозова сводится к короткой формуле: мол, само собой так получилось.
А вот И. Е. Забелин сразу понял – к какому затерянному богатству ему удалось чудом прикоснуться. В этом смысле И. Е. Забелину несказанно повезло. И повезло всей русской истории. Без И. Е. Забелина «нечаянно утеряно» было бы ещё больше.
В 1840 году И. Е. Забелин написал свою первую работу по русской истории. В 1841 году он отнёс её в бывшему профессору Московского университета Ивану Михайловичу Снегирёву. Отзыв И. М. Снегирёва был «холодным, безучастным» [56], с. 587. В итоге работа не была опубликована. Вместо этого И. М. Снегирёв решил бесплатно поэксплуатировать бесправного начинающего историка и предложил молодому Ивану Забелину помочь ему в сборе материалов для серии «Памятники московской древности с присовокуплением очерка монументальной истории Москвы, древних видов и планов древней столицы». А. А. Формозов: «Для этих книг нужно было наводить справки в дворцовых архивах, копировать надписи в кремлёвских соборах. Взяться за это он и предложил Забелину… Начинающий учёный согласился и в течение нескольких лет СОВЕРШЕННО БЕСКОРЫСТНО выполнял подготовительную черновую работу» [56], с. 588.
Затем И. Е. Забелин познакомился с академиком Павлом Михайловичем Строевым, известным историком. Ситуация повторилась. А. А. Формозов сообщает: «В результате Забелин стал работать на Строева ТАК ЖЕ БЕЗВОЗМЕЗДНО, как и на Снегирёва… Бесправное положение стало Ивану Егоровичу в тягость. В изданных С ЕГО ПОМОЩЬЮ книгах Снегирёва и Строева мы не найдём хотя бы двух-трёх слов благодарности» [56], с. 589. По-видимому, решили, что неродовитую рабочую лошадку можно вообще не упоминать.
И. Е. Забелина поддержал Вадим Васильевич Пассек, автор многих работ по этнографии, археологии, статистике. Он помог И. Е. Забелину опубликовать его первую статью. Одна за другой стали выходить всё новые и новые труды И. Е. Забелина о средневековой русской истории. В 1847 году И. Е. Забелин был избран членом-корреспондентом Общества истории и древностей Российских при Московском университете [56], с. 591 – 593.
А. А. Формозов продолжает: «Первый важный шаг на научном поприще Забелин сделал достаточно рано. Он начал печататься в двадцатидвухлетнем возрасте и к тридцати годам был автором сорока работ… Сейчас начинающий учёный, несомненно, обратился бы за помощью в Академию Наук. Но в середине XIX века она находилась в Петербурге… Московских учёных избирали в её состав только в качестве членов-корреспондентов… или почётных членов… Много лет спустя Забелин удостоился и того, и другого звания, но Академия навсегда осталась для него чуждой, даже в те полтора десятилетия, когда он служил в Археологической комиссии и часто бывал в Петербурге.
Известный острослов П. А. Вяземский называл Академию "немецкой слободой". В значительной мере она состояла из иностранных специалистов, приехавших в Петербург по контракту с русским правительством. Среди них было немало крупных учёных, в том. числе и историков, но, как правило, они сторонились русского общества, печатали свои труды на немецком или французском языке, а то и по-латыни. К тому же занимались они главным образом не стариной XVI – XVII столетий, а народами, населявшими территорию России в античности и средневековье… Август Людвиг Шлецер углубился в историю летописания… Но, отдавая должное методике… Шлецера, он (И. Е. Забелин – Авт.) с болью замечал, что тот смотрит на современников летописца (Нестора – Авт.) с чувством превосходства и пренебрежения. Даже у лучших из немецких историков славяне до прихода культуртрегеров-варягов выглядели сущими дикарями…
Не с кем было посоветоваться и в Оружейной палате. Забелин уже понял, что руководивший ею А. Ф. Вельтман, хотя и небесталанный писатель, но уж во всяком случае не учёный, а дилетант» [56] с. 602 – 603.
О том, какую негативную роль для русской истории играли иностранцы в Академии Наук XVIII – XIX веков, см. подробности в [РЕК] и ХРОН7, гл. 9:3.
«Неудивительно, что учителей и советчиков Забелин стал искать не на берегах Невы и не в кремлёвских учреждениях, а в Московском университете. ПОСТУПИТЬ ТУДА ОН НЕ МОГ – НЕ БЫЛО НИ СРЕДСТВ, НИ ГИМНАЗИЧЕСКОГО ДИПЛОМА, но можно было слушать какие-то лекции, общаться со студентами и профессорами» [56], с. 603.
«В 1909 году была опубликована большая статья Дмитрия Николаевича Анучина "И. Е. Забелин как археолог в первую половину его научной деятельности". Там сказано, что Иван Егорович ещё в юные годы был враждебен официальной народности, выступал в печати против Погодина и Шевырёва, С АНТИПАТИЕЙ ОТНОСИЛСЯ К СЛАВЯНОФИЛАМ и с самого начала своего пути связал себя с Грановским и кругом западников. ЗАБЕЛИН – "УБЕЖДЁННЫЙ ЗАПАДНИК" – говорит Анучин» [56], с. 604.
Несмотря на это, развиваются тесные контакты И. Е. Забелина с выдающимся историком, М. П. Погодиным, известным славянофилом, профессором Московского университета. Вообще, в те годы в Московском университете было сильное славянофильское течение, во главе которого стояли «ведущий историк России Михаил Петрович Погодин и знаток классической и древнерусской литературы Степан Петрович Шевырёв» [56], с. 603. И. Е. Забелин посещал клуб Погодина у него на дому, где собиралось много известных учёных [56], с. 606 – 607. Кстати сказать, М. П. Погодин был автором статьи «Математический метод в истории», с которой многие были несогласны.
В середине XIX веке борьба между славянофилами и западниками приобрела острый характер. Обратим внимание на обнаруженный нами в [РЕК] и ХР0Н7, гл. 9:3 интересный факт. Оказывается, именно в это время произошёл незаметный на первый взгляд, но весьма важный перелом в кадровой политике Российской Академии Наук. Напомним результат нашего статистического исследования персонального состава Академии Наук за весь период её существования вплоть до начала XX века (по справочному изданию [119]), см. ХРОН7, гл. 9:3.
ВСКРЫЛАСЬ ПОРАЗИТЕЛЬНАЯ КАРТИНА ПОЛНОГО ПРЕОБЛАДАНИЯ ИНОСТРАНЦЕВ В РОССИЙСКОЙ АКАДЕМИИ НАУК, ПРОДОЛЖАВШАЯСЯ ДО 1841 ГОДА. Однако в этом году наступил перелом, причины которого не очень понятны. После него иностранцев-академиков становится СУЩЕСТВЕННО МЕНЬШЕ. В 1841 году были избраны 20 новых академиков. СРЕДИ НИХ НЕ БЫЛО НИ ОДНОГО ИНОСТРАНЦА [119], кн. 1.
Таким образом, в обществе шла какая-то тяжёлая и скрытая борьба. Некоторые важные позиции в российской науке были отвоёваны русскими учёными. Но романовские власти грамотно противопоставили славянофильской группе уважаемых и известных учёных Московского университета молодых, напористых и убеждённых западников. «В те годы в университет влились свежие силы, молодые учёные ЗАВЕРШИВШУЮ ПОДГОТОВКУ ЗА РУБЕЖОМ. Это были… Грановский, филолог-эллинист В. С. Печерин, преподаватель римской словесности и древностей Д. Л. Крюков и другие. Они принесли в аудитории новые идеи германской идеалистической философии, французского утопического социализма, школу профессиональной критики исторических источников. Между профессорами-ретроградами (так осуждающе А. А. Формозов именует славянофилов – Авт.) и молодой профессурой завязалось острое соперничество» [56], с. 603 – 604.
