Ты спрашиваешь: «Есть ли разница между подлинным „Я“ и не-„Я“»? На самом деле, никакой разницы нет – когда вы приходите к цели, не-«Я» оказывается подлинным «Я». Но до того, как вы достигнете цели, разница существует. Пока вы находитесь в пути, разница есть.
И я предлагаю выбрать негативный символ – при таком выборе гораздо больше вероятность того, что вы достигнете позитивного. Если же вы выберете позитивный символ, вы впадете в заблуждение, и тогда ваше «Я» окажется ничем иным, как ханжеским представлением вашего эго.
Второй вопрос:
Поэзия – это голос чудесного или способ уклониться от приближения к источнику, чувственная форма промедления?
Все зависит от поэта. Поэзия – это просто излияние сердца поэта, его цветение. На розовом кусте вырастет роза – все дело в розовом кусте. Никакой другой цветок, кроме розы, не появится на розовом кусте. Так что все зависит от поэта.
На санскрите, древнем языке Индии, у нас есть два слова, обозначающих поэта. Я думаю, что ни в каком другом языке мира не существует двух слов для обозначения поэта. Одно из этих слов – риши, а другое – кави. Английское слово «поэт» соответствует лишь второму из них, кави. Для первого слова, риши, эквивалента в английском языке не существует. Его переводят как «провидец», но это верно лишь приблизительно.
Будет хорошо, если вы поймете эти два слова. Риши означает того, кто увидел, кто прибыл, того, кто вошел в источник, – и теперь из него исходит поэзия. Он не поэт в обычном смысле, он не сочиняет стихов. Поэзия просто изливается из него. Даже когда он говорит прозой, в ней есть поэзия. И даже когда он молча сидит под деревом, в его безмолвии есть поэзия. Когда он идет, в его походке видна особая грация – в ней есть поэзия. Если он на вас посмотрит, вы обнаружите, что из его глаз изливается поэзия. Если он к вам прикоснется, вы почувствуете, как через его прикосновение в ваше тело перетекает поэзия. Тот, кто прибыл к цели, становится поэзией. Риши – это поэт, ставший самой поэзией.
У поэта бывают лишь проблески. Поэту лишь иногда случается познать, что такое реальность, и это длится лишь мгновение, как вспышка молнии. На мгновение открывается окно – и затем оно снова закрывается. Но этот проблеск взволновал его сердце, и теперь он пытается его выразить, найти правильные слова, правильный ритм. Если он поэт, он будет сочинять стихи, если он художник, он будет рисовать, если он музыкант, он попытается воссоздать тот проблеск в своих песнях или в своей музыке, или, если он скульптор, он попытается превратить глыбу мрамора в свое видение. Но в этом присутствует огромное усилие. Видение исчезло, осталось лишь воспоминание. Вкус все еще на языке, но это лишь отдаленный привкус, и для того, чтобы его выразить, требуется огромное усилие.
Поэт пытается выразить. А риши не может не выражать. Он не прилагает никакого усилия, потому что его переживание – не просто проблеск. Для него это переживание стало самой его душой: это он сам.
Ты спрашиваешь меня: «Поэзия – это голос чудесного?…» Да, поэзия риши – это голос чудесного, голос самого Бога. Вот почему на Востоке мы говорим: «Веды написаны не человеком, а самим Богом». Это просто означает, что через человека говорил Бог, и люди, которых он использовал, служили лишь медиумами, проводниками. Эти слова им не принадлежат, слова исходили от Бога. И так же обстоит дело с Упанишадами и Гитой, так же обстоит дело с Кораном, Библией и Дао Де Цзин.
Коран пришел свыше. Мухаммед был лишь принимающей стороной – он его не сочинял, он его не писал. Коран был написан через его посредство, Мухаммед служил лишь посредником. Бог использовал его точно так же, как вы пользуетесь ручкой, когда пишете, – ручка сама не пишет. Ручку лишь используют, это инструмент для письма, а написанное приходит свыше – оно приходит от вас. Вы пользуетесь своей рукой, чтобы держать ручку, но и рука тоже сама не пишет. Она тоже является инструментом.
Когда говорит Бог, никакого усилия нет – нет обдуманного сочинения стихов или намеренной живописи. В этом случае человек оказывается в состоянии некоего опьянения – он опьянен. Он утонул в Боге, и что-то проистекает. В этом случае поэзия, несомненно, является голосом чудесного, и в ней есть великая тайна. У нее вкус вечности. Это нектар.
И благословенны те, кто может источать такую поэзию и быть направляемым ею, кто может погружаться в эту поэзию, в поэзию такого рода и быть выразителем поэзии такого рода. Да, они благословенны.
Но есть и поэзия другого рода, которая не является голосом Бога. Это всего лишь человеческое творение. Это мирская поэзия. Какой бы прекрасной она ни была, эта поэзия несет на себе отпечаток человека, содержит все человеческие ограничения.
И эта другая разновидность поэзии может быть способом избежать подлинной. Она может быть бегством.
Ты спрашиваешь меня: «Поэзия – это голос чудесного или способ уклониться от приближения к источнику, чувственная форма промедления?» Вторая разновидность поэзии может быть избеганием. Возможно, вы боитесь совершить прыжок, боитесь полностью себя потерять и поэтому позволяете себе лишь несколько проблесков там и сям, а затем вы «с головой окунаетесь» в то, что вы называете творчеством. Вы рисуете, сочиняете стихи, создаете музыку – и теряете себя в «делании». Это может быть избеганием. Возможно, вы боитесь: вспышка молнии была слишком сильной.
Вы боитесь, что, если вы не окунетесь в свое так называемое творчество, окно может открыться снова. И кто знает? Возможно, вы не сможете сопротивляться искушению выпрыгнуть в него. Оно такое привлекательное, такое притягательное, оно просто затягивает в неведомое. Оно подобно вихрю, и настолько мощному, что ничто не сможет вас удержать.
Такое возможно. Другая разновидность поэзии, другая разновидность живописи и творчества может быть способом избегания творца.
Гурджиев разделял искусство на две категории: одну он называл объективным искусством, а другую – субъективным искусством. Объективное искусство – это искусство, проистекающее из человека, который прибыл, а субъективное искусство иллюзорно, призрачно. Оно происходит из человека, который крепко спит, которому только снится, что он бодрствует, – только снится, что он бодрствует. И конечно, когда вам снится, что вы бодрствуете, этот сон становится препятствием для пробуждения, поскольку вы уже считаете себя бодрствующим, и поэтому какой смысл думать о другом пробуждении? В своем уме вы уже бодрствуете, и поэтому вы продолжаете спать.
Очень правильно, когда есть два слова для обозначения поэтов. Ведь слова Мухаммеда – это поэзия, чистая поэзия, но она отличается от Мильтона. Слова Омара Хайяма – чистая поэзия, но она отличается от Шекспира. Слова Будды – это чистая поэзия, но она отличается от Калидасы.
И в чем состоит различие? Различие в том, что Будды больше нет, есть только Бог. Будда стал пустым бамбуком, флейтой. Песня нисходит свыше: Будда – это флейта у губ Высшего. Он не деятель, его вообще нет. Источником его поэзии является его небытие.
Но Калидасы очень много, Шекспира очень много, Мильтона очень много. Таковы все поэты нашего мира – их очень много. Посмотрите сами. Вы удивитесь: поэты – очень эгоистичные люди, иногда более эгоистичные, чем люди, у которых есть много денег и много власти. И поэты очень сварливы и постоянно ссорятся друг с другом, обвиняют друг друга, насмехаются друг над другом или относятся друг к другу с большой иронией. Они тоже создают поэзию, но их поэзия заурядна, субъективна, призрачна. Их поэзия отражает лишь их лица. Они не риши, они всего лишь кави.
Когда поэзия начинает отражать лик Бога, тогда вы – риши, провидец, подлинный поэт.
Келли приходит в офис Коэна, чтобы продать ему диктофон. Выслушав хвалебную речь, прославляющую товар, Коэн, у которого очень сильный еврейский акцент, говорит:
– Скажите, для чего мне диктофон? У меня есть секретарша, посыльный, младший вице-президент. Для чего мне диктофон?
Келли, коммивояжер высшего класса, отвечает:
– Знаете что, мистер Коэн, возьмите этот диктофон на один месяц бесплатно и просто испытайте его.
– Хорошо, – соглашается Коэн, – если это не будет стоить мне ни пенни, то какого черта? Мне нечего терять.
Через месяц Келли возвращается и спрашивает у Коэна, как тому понравился прибор.
– Ну что же, – отвечает Коэн, – штучка хорошая, только у нее, похоже, есть один недостаток.
– Какой же? – спрашивает коммивояжер.
– Проклятая штуковина разговаривает слишком по-еврейски!
Поэзия будет вашим отражением. Если вас слишком много, то в ваших стихах будет отражаться ваше эго, они станут ничем иным, как украшением для эго. Но если вас нет, то в них будет отражаться Бог. Такая поэзия священна. В этом красота дзенских хайку – они священны. В этом красота Упанишад – они священны.
