— Ну хорошо, — протянул он. — 13 октября без четверти четыре я был в театре.
— На сцене?
— Ну какая сцена в четвертом часу!
— Где?
— О, черт! Везде. В гримерной, в буфете, в «курилке»… ну где еще? Меня видели.
— У вас есть машина?
— Послушайте, я даже не знаю толком, где находится ваша Жасминовая улица!
— У вас есть машина?
— Жуткое дело, — произнес балерон задумчиво. — Меня черт знает в чем подозревают, а я, как дурак, отвечаю. Есть машина. Теперь ваша очередь. Почему маньяк убивал разными способами?
— Именно это я и хотел бы понять, — признался Саня. — Для одержимого характерна сосредоточенность на одном, его цели и методы абсолютно тождественны. У нас другой случай.
— А чего вы, собственно, добиваетесь?
— Меня не вполне удовлетворяют результаты следствия. Вы вообще не знали, где жила Печерская после разрыва с вами?
— Ну как же. Мы разводились, значит, общались. Знал адрес и телефон, но в доме не бывал.
— Валентин Алексеевич, вы можете сказать, почему вы развелись?
— Я должен жить для искусства, — произнес балерон патетически, — а не для воспроизведения потомства.
— Проще говоря, вы не хотели обременять себя детьми. А ваша жена?
— Она только этого и хотела. Она не была артисткой.
— Да, я слышал о повреждении мениска.
— Ничего подобного. Ущемленное самолюбие — отсюда выдумки. Ну, не было отпущено дара, можете это понять?
— Я очень хочу понять, что за человек была ваша жена.
— Вы не встречали неудачников?
— Откуда такая враждебность, Валентин Алексеевич? Она погибла страшной смертью.
— Оттуда! — отрезал балерон, вторично «постарев». — Я не виноват в ее гибели.
Вот оно что — комплекс вины. Но в чем он винит себя? В том, что бросил неудачницу? Или дело гораздо серьезнее?.. Мне уже везде мерещатся криминальные ужасы, предостерег себя. Этот грациозный и нервный взмах рук-крыльев…
— У вас голландский плащ? — спросил машинально.
— Австрийский, — отвечал балерон с удивлением.
— Новый.
— Что?
— Плащ новый?
— Третий сезон ношу. А что, собственно…
— Очень понравился.
Балерон выразительно пожал плечами.
Да что это я зациклился на Голландии? И Генрих, и она запомнили мужчину в плаще неопределенно белесого цвета.
— Я ищу мужчину, к которому Печерская ушла год назад. Кто он? Почему скрывается? Почему уход тайный?
— А вы уверены, что он вообще существует?
— Их свидание видел студент. В прошлом году 13 октября в саду на Жасминовой.
— Я уже женился! — вскрикнул балерон. — Год назад в октябре! И счастлив.
Может, он женат, например… вспомнились слова следователя… а вот ее облик весьма и весьма противоречивый…
— Какого числа была свадьба?
— 7 октября.
— Печерская знала об этом?
— Знала.
— Откуда?
— Да мало ли у нас в театре сплетников. Знала и поздравила.
— Поздравила? В общем, вы расстались по-хорошему?
Юный принц опять превратился в мужчину, то есть помрачнел и посуровел.
— По-хорошему. А недели через полторы после свадьбы в театр является маньяк с православной бородой: где моя бывшая жена. Я к нему отнесся милосердно, даже познакомил с Лялечкой.
— Это ваша нынешняя жена? Тоже балерина?
— Никаких балерин! — воскликнул балерон нервно, чуть не со страхом. — Она географ, просто заехала за мной в театр. И я его поил кофе, а? С коньяком. Убийцу! Но тогда он производил впечатление, скорее, жалкое, чем зловещее.
— Как вы считаете, Печерская была способна на самоубийство.
— Об этом меня спрашивал следователь.
— Ну и?
— Она была способна на все, — твердо заявил Валентин.
— В каком смысле?
— В психологическом.
— Что же она вытворяла?
— Ничего. Грубо говоря: бодливой корове Бог рог не дает.
— Ее нет в живых.
— Молчите уж! Я сам и кремировал… то, что осталось. — Валентин передернулся.
Сане все противнее становился и сам балерон, и их разговор о «несчастной», о которой с восторженной жалостью вспоминал философ. И которую задушил? Невероятно! И все же Саня продолжал настойчиво:
— Поясните свое умозаключение.
— А, вечно воображала себя героиней… Жизелью, Одеттой. Знаете, я вам что скажу? Эти восторженные натуры обычно неплохо устраиваются.
— В могиле.
— Ну да… ну, — балерон сбился. — Эта вечная скорбь и трепет. Она должна была влипнуть в какую-нибудь историю, я всегда чувствовал.
— И вовремя избавились. Вы сказали, что Печерская была способна на все. Могла ли она иметь дело с оружием?
— Вы намекаете… — изумился Валентин. — Да ну, ерунда! Пистолет же принадлежал убийце, так?
— Наверно, так. Конечно, так… Просто застряло в памяти: ее сумка на столике, рядом пистолет.
— Да где б она его раздобыла? Ерунда! Вот веночек восковой — в ее духе. Тут эстетика, экстаз.
— То есть версия следователя о замысле «совместного ухода» Анатоля и Печерской вас устраивает?
— Устраивает. — Валентин поднялся. — Я хочу жить, а не копаться в останках. Прощайте, — и он пошел по аллейке, изящный, стройный, легконогий, как счастливый принц.
Что же в действительности она сказала ему в связи со свадьбой? Поздравила? Может быть. И бесследно исчезла. «Она была способна на все» — многозначительная фраза. И страх. Я ощущаю в нем… да разве в себе самом я не ощущаю страха? Чем дальше углубляюсь я в эту историю («копаюсь в останках», по мерзкому выражению балерона), в эту современную историю, фантастическую и мрачную, тем сильнее жажду… ну пусть по-книжному, я книжный червь: жажду света, воздуха, глотка живой воды. Мне противен Валентин с его комплексом вины — оборотись на себя, исцелись сам! Разве не одно-единственное по-настоящему волнует меня: почему моя любовь обернулась смертью?
* * *
Тетя Май теперь почти не разговаривала, ответит на вопрос кратко и нетерпеливо с выражением лица «отвяжись, мол». Какое-то страдание исходило от нее, и Саня не мог собраться с духом и заговорить о переезде в свою такую спокойную, представлялось сейчас, уютную — и отдельную — комнату в общежитии. Она сама вызвала его сюда — и надо же было ему явиться в тот день: 13 октября 1989 года, пятница!.. Не желала разговаривать, а как нужна была ему — нужнее всех: именно тетка, с ее опытом, энергией и проницательностью, помогла б ему раскрыть тайну Анатоля. Маньяк, алкаш, философ, извращенец, безнадежно влюбленный. С ее слов следователь выстроил свою версию о «совместном уходе», а я никак не могу ее «разговорить». «И каждый вечер в час. назначенный» — ровно в половине пятого — тетя Май уходила из дому, возвращаясь после восьми. Настигала мыслишка «проследить», но, вспоминая свою слежку за Владимиром, Саня брезгливо отмахивался: совестно, противно.
Оставшиеся в живых жильцы пока никуда не съехали — наверняка из соображений житейских: попробуй найди в Москве квартиру и ведь по октябрь заплачено. Так-то со студентками — но Владимир? Неужели не в силах покинуть место, где так нелепо и трагически погибла его жена? Затрепанный оборот «одна тень от него осталась» обретал какую-то сюрреалистическую выразительность, когда вечером входил он к Сане в кабинет (предупредив негромким стуком в дверь), садился в ее уголок дивана и молчал. Потом, перебросившись с Саней немногими словами, сухо кивал на прощанье и исчезал. В нем не чувствовалось потребности «излить душу», «вышибить слезу» и т. д. Он просто ждал, догадывался Саня, ждал, когда я отвечу на его вопрос: почему погибла моя жена?
Они помолчали как обычно, как будто налаживая внутренний контакт, и Саня заявил:
— Сегодня виделся с балероном. Внешне он подходит под категорию «мужчина в тумане».
— Прекрасный принц? — уточнил Владимир со сдержанной усмешкой.
— Вы угадали. Женственен, красив не по-мужски. Особенно руки, выразительные, нервные. И он их бережет, носит перчатки.
— Вы намекаете, что он… с «голубым» оттенком?
— Жены имелись и имеются. Детей не хотел и не хочет, сберегая себя для творчества.
— Для какого творчества?
— Танцевального. А она хотела. «Только этого она и хотела», он сказал.
— Потому они и расстались?
— Ну, по одной, даже важной, причине не расстаются. Жить с ней, по-видимому, было нелегко. Да и он, как говорится, «не презент».
— Они друг друга не любили, — констатировал Владимир угрюмо.
— Я бы ручаться не стал… но мотива для убийства балерины действительно не вижу.
— И я не вижу, — бросил Владимир, поднялся, кивнул и вышел.
И Саня следом — к соседкам. Таков и сложился ежевечерний распорядок: молчание-диалог с Владимиром, чай у девочек. По необходимости: дневная суета (имитация следствия) кое-как отвлекала; тем круче наваливалась тоска вечерняя. От ночной спасало снотворное, которым снабдили его студентки.
