Кухня представляла собой узкий закуток направо от дверей. Между плитой и кухонным столом только и стоять одному человеку. Большое печное зеркало, образуя целую стену, выходило в жилую комнату. Окно кухни глядело на запад.
До горизонта лед, лед и лед. В солнечную погоду — красота, в пасмурную — мрачно и уныло.
Налево от дверей — совсем уже маленький закуток с фанерными стенами — это радиостанция. С трех сторон наглухо прибитые стеллажи, на них радиоаппаратура, а под ними аккумуляторы. Свободное место оставалось только для стула радиста, ну, разве что еще за его спиной можно было стоять.
Основная и единственная комната была почти квадратной, что-то около двадцати квадратных метров. Направо и налево две двухъярусные койки. Обеденный стол с керосиновой лампой под жестяным абажуром. В углу стол науки — самый вульгарный ширпотребный стол с гулким фанерным верхом, обклеенный отстающим дерматином. Здесь было единственное место, где можно без помех писать, читать и размышлять.
На стене шкафчик с барометром, на полках самописцы и запасные приборы.
Именно за этим обшарпанным столом родился портрет архипелага, увеличившего территорию Советского Союза на 37 тысяч квадратных километров. Это было дело рук, воли и разума «великолепной четверки» Ушакова, о которой я уже рассказывал.
Осенью 1932 года Ушакова с его товарищами вывезли на материк. Вторая смена имела совсем скромное задание — метеонаблюдения и больше ничего. В числе новой четверки было трое мужчин и четвертый человек — начальник зимовки… женщина!!!
Это был один из экспериментов Отто Юльевича Шмидта. Прямо скажем, рискованный и ненужный. Единственный случай, когда я не мог согласиться со Шмидтом и даже осуждал его. Правда, моего мнения он и не спрашивал. Все же это мучительно для всех четверых. Два года в общей комнате, и одна ситцевая занавеска на нижней койке! Я решительно против такого женского «равноправия».
Будучи в последующие годы начальником управления полярных станций, я слыл отъявленным женоненавистником. На небольшие полярные станции (5-10 человек) женщины мною не посылались. Хочу, чтобы меня поняли. Я очень люблю женщин во всех их многочисленных ипостасях — от прабабушек до тех, о которых мужчины не рассказывают, но Арктика есть Арктика и нечего тут экспериментировать.
Нам двоим, предстояло привыкать к новому жилью. Беглым осмотром и самыми неотложными делами мы занимались до позднего вечера.
В доме был умопомрачительный хаос. Так бывает после погрома или обыска. Нам было известно, что осенью 1934 года корабль не мог снять личный состав станции и лишь открывшаяся на короткое время полынья позволила Анатолию Дмитриевичу Алексееву вывезти людей на гидроплане. Все это происходило внезапно, чем и объяснялся беспорядок в доме. Один из четверых был тяжело болен. Завернув в одеяла, его отнесли на самолет, доставивший всех на базу. Здесь больной и умер. Самолет был перегружен, и часть собак пришлось оставить. Пристрелить? Рука не поднималась, ну как же можно стрелять в друга. Они были брошены на произвол судьбы. Мы с волнением обнаружили косвенные следы происшедшей собачьей трагедии. Вокруг дома валялись какие-то непонятные плоские железки, похожие на кухонную терку. Бедные собаки жевали неоткрытые консервные банки, выдавливая оттуда струйки мяса.
Поздно вечером, набив печку до отказа, мы завалились спать на чужих неприбранных койках, в грязи и хаосе. Конечно, вроде и не полагается оставлять печку без присмотра, но в доме стоял еще лютый холод, так что мы пренебрегли противопожарными правилами.
Но не спалось. Миллион впечатлений. Устали, малость понервничали, набегались и наработались…
К полуночи температура в доме поднялась до 13 градусов мороза. Наконец, кое-как заснули. Было еще темно, когда мы проснулись. Сразу же два непонятных явления. Во-первых, откуда-то мощно капает и стучит по полу, как настоящий дождь, и, во-вторых — стоит какой-то невозможный и удушающий смрад. Соскочив с койки, тут же поскользнулся. Шла бодрая капель с потолка, а на непрогретом еще полу образовался настоящий каток. Зажгли лампу и стали выяснять, что же так воняет. На стене висел шкафчик. Его содержимое скромно представляло современную медицину. Коробочки и мази нам не докучали, а вот всякие склянки и бутылочки разморозило, и по стене сочился бурный поток. Все это хозяйство сгребли и неуважительно выбросили. Затем долго и упорно мыли стену и пол. Все же несколько дней жили как в аптеке.
Очень интересно так беспардонно хозяйничать в брошенном, чужом доме. На каждом шагу, куда ни повернись — открытия, находки, загадки.
Постепенно все стало налаживаться. Сразу же отпала одна важная забота: харчей хватит с избытком. Правда, мешки с мукой были в толстом панцире подмокшей, испорченной муки, но из середки все же можно было кое-что наскрести. Сгущенное молоко, топленое масло, мясные консервы, гречневая крупа, галеты и полмешка сушеного лука, нет… от голода мы не умрем. Нашли в результате длительных раскопок и остатки угля. Это хорошо, мерзнуть не будем. Хуже обстояло с керосином — жалкие остатки, да еще десяток свечей.
Но нарождался полярный день, и проблема освещения нас не особенно волновала.
Первоочередным делом было установление радиосвязи. Летчики покинули нас в полном здравии и благополучии, но все же надо было поскорее объявиться, мол, жив курилка и все в порядке. Сначала радиодела не заладились. Все отсырело, все мокро. Было много тщетных попыток вызвать какую-нибудь соседнюю станцию. Тогда занялись просушкой аппаратуры. Через два дня подсохло в доме, просохла радиоаппаратура. Мехреньгин самоотверженно и безропотно до седьмого пота крутил ручную динамо-машину. Наконец нас услышал остров Уединения. Радостно было и нам и товарищам на Уединении. Все соседние станции Карского моря следили за нами и проявляли интерес не только в служебном порядке, но просто из чисто человеческих чувств и любопытства.
Первая наша радиограмма — рапорт Шмидту. Через сутки пришел ответ: «Через Челюскин, мыс Оловянный, остров Домашний, Кренкелю, Мехреньгину. Горячо обнимаю, поздравляю новым успехом. Шмидт».
Мы ходили именинниками. Нас похвалил сам Отто Юльевич. Мы его не воспринимали как начальника. Это был родной отец, которому мы верили на слово и больше, чем сами себе.
Так уж устроено на белом свете, что без начальства жить нельзя. Мой добрый друг Марк Иванович Шевелев как-то спросил меня:
— Хочешь ли жить спокойно и знаешь ли ты, для чего существует начальство?
На первый вопрос я ответил утвердительно, на второй — отрицательно.
— Так вот, запомни: начальство существует лишь для того, чтобы отравлять жизнь подчиненным. Если это войдет тебе в плоть и кровь, то ты будешь как в броне, которую никакое начальство не пробьет.
