Мы чудно провели время, и все были очень довольны. Однако через несколько дней, мы получили нагоняй из Москвы от нашего начальства. Нам предложили впредь не заниматься такого рода самодеятельностью.
Жизнь текла спокойно и размеренно. Метео и радиосвязь были основной работой, но, чтобы это осуществлять, надо было делать уйму всякой работы. Поварские дела попрежнему остались за мной. По сравнению с Оловянным не хватало многих продуктов, и поэтому наше меню не блистало разносолами. Был хлеб, каша, сгущенное молоко, галеты и чай. Тот же полярный суп из мясных консервов со жменькой сушеного лука не сходил с нашего стола.
Вскоре первый медведь оказался долгожданным и дорогим гостем.
Медвежья охота мною уже ранее описана, но охотничьи подвиги на Домашнем стоят того, чтобы о них рассказать.
Во-первых, мы никуда и никогда на охоту не ходили. Зачем же, ведь медведи сами придут к нам. Наше дело было проще простого — изредка посматривать в окошки. Появление очередного зверя никаких эмоций не вызывало.
Он шел со стороны моря. Время было обеденное, уже кипел суп.
— Слушай, давай поедим суп, он медленно идет, мы успеем.
Молча хлебали суп, к окну и не подходили. Надо пойти помешать кашу, чтобы не подгорела, ну, и конечно, попутно взглянуть в окно. — Идет?
— Идет. Знаешь что? Мы успеем и кашу съесть. Потом убьем медведя, разделаем его, помоемся, а потом уж будем чай пить.
Мы делали то, что явно не следует делать, — делили шкуру неубитого медведя. А дальше все было очень просто. Открывалась большая, низкая форточка. На двойную раму окна клалась винтовка. Вот и все приготовления к: охоте. Можно было еще закурить в ожидании зверя. Между домом и крепким сугробом был узкий проход. Подходя к дому, медведь попадал в мертвую зону, и мы его не видели. Ну, а кончалось тем, что он появлялся на гребне сугроба и с любопытством смотрел на нас. Расстояние — полтора метра. Одним выстрелом обычно заканчивалась охота. Затем — нудная и грязная работа по разделке медведя.
Совсем плохо было у нас с витаминами. При разделке туши, вытащив кишки, кружкой черпали кровь и, круто посолив, пили ее — вместо молока. Нельзя ведь забывать и о цинге.
Свежее мясо было большим подспорьем. Конечно, это не телятина — сильно отдает рыбой. Надо острым ножом резать мясо по волокну и стараться выковыривать как можно больше белых комочков, похожих на рисовые зерна — это жир, от него и запах. А лучше всего вымачивать мясо целые сутки в уксусе. Бифштексы были феноменальной величины. И были они с кровью и сушеным луком.
Частенько утром у дверей мы обнаруживали следы медведей. Нашим счастьем была крепкая задвижка, а для медведя — наш крепкий сон.
Первое мая встретили достойно, как полагается. День был серый, сильно мела пурга. Все же Мехреньгин залез на крышу и водрузил флаг, а я внизу в единственном числе изображал первомайскую демонстрацию. Два одиноких винтовочных выстрела были салютом. За обедом поделили и съели единственную плитку шоколада. Чертыхаясь, обменялись мнениями на тему о том, что нет ни капли выпить. Вероятно, для нас обоих, не считая детских лет, этот Первомай был редчайшим — без выпивки.
Вечером было светло — уже вступало в силу круглосуточное солнце. Сев за приемник, стал слушать Москву. Передавали «Кармен». Я оперу вообще не люблю. Во-первых, трудно понять слова, и, во-вторых, если кто-нибудь умирает, то ужасно долго и нудно верещит, делясь своими переживаниями.
В старые времена существовала пародийная опера «Вампука». Я был мал и сам «Вампуку» не видел. Помню только две строки:
«Дон Диего близко, ему с горы спускаться склизко».
А вот «Кармен» и «Евгений Онегин» — действительно стоящие оперы. Оперев голову на руку и закрыв глаза, я пригорюнился. Ну как же…
«Кармен» навевает всякие несостоятельные желания. В Москве праздник, девушки, как мотыльки, вылупились из своих зимних, не очень цветастых коконов и теперь поражают нашего брата своим весенним видом. На углах торгуют букетиками подснежников, милиция гоняет этих торговцев, но так, больше проформы ради…
Разве весну прогонишь?
А у нас? Одна комната, партнер еще рта не открыл, а ты уже знаешь, что он скажет, давным-давно иссяк запас древнейших анекдотов — таких старых, за рассказывание которых, как известно Каин убил Авеля, пахнет бензином и медвежатиной… Завтра и послезавтра все то же самое… Открываю глаза и в одном метре, за окном, вижу морду медведя. Не двигаясь, не убирая руки и продолжая слушать оперу, говорю:
— Коля, на меня медведь смотрит. Давай-ка… Слышу, как Мехреньгин заклацкал затвором винтовки, открыл форточку, и грохнул выстрел.
«Кармен» дослушать не удалось. Взмахнув навахой, Хосе убил Кармен, а Мехреньгин — медведя.
Определенных рабочих часов у нас не было. Мы были как на казарменном положении. Вставали в шесть, чтобы вовремя дать погоду. Затем откапывали занесенную дверь и уголь, топили плиту, готовили нехитрый обед, отвечали на всякие телеграфные запросы, стирали бельишко, постреливали медведей, писали коротенькие корреспонденции в газеты, слушали радио и читали.
С книгами дело обстояло великолепно. В Академии наук Ушакову была дана небольшая часть личной библиотеки Анатолия Федоровича Кони. Это был видный русский юрист, общественный деятель, сенатор, член Государственного совета и академик. Кони был большим знатоком русской литературы и поддерживал дружеские отношения с Н. А. Некрасовым, И. А. Гончаровым, Ф. М. Достоевским, Л. Н. Толстым и В. Г. Короленко. Известно, что Анатолий Федорович подсказал Толстому сюжеты для «Воскресения» и «Живого трупа», заимствованные из судебной практики. После Октябрьской революции Кони остался на родине.
Во всю длину двух стен, под самым потолком, были книжные полки. Потолок был низкий и закопченый. Вот в таких зверских условиях хранились уникальные книги. Многие имели дарственные надписи на имя Кони. Имелись тяжелые, как кирпичи, роскошные тома энциклопедии Брокгауза и Эфрона, наши и зарубежные классики. Я предавался литературному лукулльству. Мехреньгин обычно что-то мастерил, а я с головой уходил в книги, в другой мир. Пушкин и Шекспир зимовали вместе с нами на острове Домашнем.
Был наш дом снаружи неказист. Никогда он не красился. Серые, бревенчатые, исстеганные ветрами стены. Небольшие окна (тепла ради) глядели как-то подслеповато. Точно в таких же избушках столетия назад зимовали наши предтечи, имена которых стали историей и произносятся с уважением.
Но какая огромная разница между нами! Для них иногда прощальный поцелуй жены в Архангельске был последним. Уходили в холодную неизвестность: умирали, гибли и пропадали без вести. О них никто ничего не знал, и они ничего не знали.
