По всей видимости, летом 1983 г. у А. И. Солженицына возникла пауза в его работе и он решил, наконец, разобрать ту часть своего архива, которая была вывезена из Москвы В. Одомом. «Да, господа, — пишет он, — только летом 1983 дошли руки распечатать ящики, привезенные из Калифорнии в 1976» (1).
Тогда же с «осени 1983 г.» Александр Исаевич стал погружаться в работу над следующим Узлом «Апрель Семнадцатого» (2), рассматривая его как начало нового, Второго действия «Народоправство», охватывающего «весь Семнадцатый год до осени» (3). «Переход от „Марта Семнадцатого“ к „Апрелю“, — констатировал А. И. Солженицын, — поставил передо мной еще новые задачи, так как едва не зашатался метод Узлов. Кажется, от 18 марта (конец III Узла) до 12 апреля (начало IV Узла) — рукой подать? А сколько событий и оттенков проваливается. Куда? Возникает понятие „Междуузелья“» (4).
В своем интервью парижской газете «Либерасьон» 1 ноября 1983 г. А. И. Солженицын так охарактеризовал итоги и перспективы своей работы над эпопеей: «То, что я сейчас реально уже кончил, это так называемое „Действие первое, Революция“. В него входят три узла: „Август Четырнадцатого“, „Октябрь Шестнадцатого“ и „Март Семнадцатого“. Это я почти кончил» (5). И там же: «Должна бы она дойти до 1922 года, когда все последствия революции уже закованы в железные коллеи, когда социальная динамика кончилась и начинается уже качение по этим жестким рельсам. Но боюсь, что мне жизни не хватит…» (6).
А между тем, пока писатель погружался в работу над «Апрелем», завершалась подготовка к печати второго Узла «Октябрь Шестнадцатого», оба тома которого увидели свет в следующем 1984 г. (7).
Основная идея этого нового Узла сводится к следующему.
Если в первом издании «Августа» главная вина за неудачу в войне, а значит и за революцию возлагалась на царизм, то во втором издании, как уже отмечалось, она была переложена на революционное движение и либеральную оппозицию. Именно они оказались в центре нового романа. Писатель показывает, как в условиях, когда Россия продолжала терпеть поражения в войне с Германией, либеральная оппозиция вместо того, чтобы объединиться с правительством против внешнего врага осенью 1916 г. предпринимает штурм власти. И хотя этот штурм оказался неудачным, он показал, что судьба государства в сложившейся ситуации во многом зависит от поведения оппозиции. Однако оппозиция была занята не столько поисками выхода страны из сложившегося положения, сколько стремлением, используя слабость правительства, захватить власть в свои руки, не думая о последствиях этого.
Знакомство с Вторым Узлом «Красного колеса» — «Октябрь 16-го» показывает, что еще только-только наметившийся во второй редакции «Августа» переход от романистики к публицистике был продолжен и привел к тому, что здесь публицистический материал уже полностью оттеснил художественный материал на второе место. «Если „Август“ построен на всей „классической“ атрибутике художественной прозы, — говорится к предисловии к одной из публикаций „Октября“, — углублениях в психологию героев, психологической мотивированности их поступков, обусловленности поступков характерами (именно в „Августе“ раскрываются характеры героев, проходящих затем через все повестование, выковываются их взгляды), то в „Октябре“ уже преобладает публицистичность; „Март“ же — это как бы и проза, и стилистически отточенные дневниковые записи, и стенограммы, и научное исследование, и публицистика, слившиеся в единой ипостаси» (8). В эту характеристку следует внести только одну поправку: так и не слившиеся в единой ипостаси.
«…с 1984 г., — пишет А. И. Солженицын, — я впервые стал работать над „Колесом“ не по круглому году, а — два летних месяца что-нибудь другое. Маховик лет замедляется» (9). Чем же именно был занят Александр Исаевич летом 1984 г., мы не знаем, но можно отметить, что именно в эти месяцы на Западе постепенно начинает раскручиваться маховик направленной против него идеологической кампании.
Один из ударов по писателю был нанесен Майклом Скэммелом, который издал первую серьезную биографию писателя, написанную не с позиции его апологии (10). Свою работу автор начал еще в 1974 г. с благословения самого героя, который не только ответил на интересовавшие его вопросы, но и позволил ему познакомиться с некоторыми материалами своего архива (11). По всей видимости, А. И. Солженицын надеялся, что М. Скэммел напишет его портрет светлыми красками. Однако то ли знакомство с материалом, то ли изменившаяся коньюктура привели к тому, что начав работу над книгой в качестве поклонника А. И. Солженицына, М. Скэммел закончил ее его критиком.
Не успела новая биграфия писателя разойтись по свету, как разразился скандал вокруг «Августа», начало которому было положено летом 1984 г. 16 августа по «Голосу Америки» стали читать столыпинские главы из «Августа», а 19-го Лев Лосев озвучил по радио «Свобода» основные положения своей статьи «Великолепное будущее России. Заметки при чтении „Августа Четырнадцатого“ А. Солженицына» (12). Полностью она была опубликована в № 42 журнала «Континет» (13). В этой статье автор едва ли не впервые обратил внимание на то, что в романе А. И. Солженицын образ убийцы П. А. Столыпина Д. Богрова невольно ассициируется с образом змеи, и на основании этого сделал следующий вывод: «…в самом образе змеи, смертельно ужалившей сотворящего крестное знамение славянского рыцаря, антисемит без труда усмотрит параллель со своей любимой книгой „Протоколы сионских мудрецов“» (14).
Сделанное Л. Лосевым наблюдение, что в солженицынском описании Д. Богрова его образ — «образ еврея слился с образом змия», было поддержано и другими авторами (15). О том, что такое восприятие Д. Богрова читателями было неслучайным, свидетельствует «Архипелаг». Комментируя в нем появление названия «столыпинский вагон», А. И. Солженицын, имея в виду «революционеров», пишет: «Когда-то змеиным укусом убив великого деятеля России, еще и посмертным гадким укусом осквернили его память» (16).
Стремясь понять смысл это аллегории, исследователи обнаружили, что подобный образ — образ змея как символ еврейского народа был широко распространен в антисемитской литературе (17). С учетом этого убийство П. А. Столыпина приобретало под пером А. И. Солженицына символический характер.
23 мая 1989 г. в своем интервью Дэвиду Эйкману для журнала «Тайм» А. И. Солженицын попытался откресться от такого понимания данного эпизода: «Нет, — заявил он, — я никакого символа не искал. Я описывал Богрова исключительно реалистично», иными словами, если в результате подобных реалистичных характеристик образ Д. Богрова стал сливаться с образом змея, то это не авторских произвол, а реальная действительность. Далеее Александр Исаевич попытался убедить журналиста, что в его изображении Д. Богров — это не символ, а всего лишь террорист-одиночка, за которым никто не стоял и который поэтому никого, кроме себя, не представлял (18).
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
