Воины не отставали от меня. Пока крутизна не сбила им дыхание, не смолкали радостные клики и пение пеана... И ни один не крикнул мне, чтобы я взял щит. Они видели, что бог вдохновлял меня, и думали - мне было знамение, что мне ничего не грозит... И это их ободряло. Даже Ипполита меня не укорила. Она всё время была рядом, разве что задерживалась для выстрела... Лунные Девы увидели ее и кричали ей, потрясая кулаками, - но ее разгоряченное лицо было спокойным, оно не изменилось даже тогда, когда на валу появилась Мольпадия, Царь Дев, и воззвала к Богине, подняв священный топор.
Вершина была уже близко. Стрелы, камни и дротики летели тучей, но всё проносилось мимо меня, будто бог прикрывал меня своей ладонью. Я подумал: "Когда паду - эта сила, что бушует во мне, перельется в мой народ; их не обескуражит моя смерть." И я любил их... Но не испытывал ненависти к врагам: ведь им пришлось вторгнуться сюда, как пришлось когда-то нашему народу... Их судьба была в руках богов так же, как наша...
Царь Дев опустила свой топор и потянулась за луком... Она целилась - и песнь бога вознеслась во мне как звук тысячи сладкозвучных рогов; я слышал в ней, что не покину Скалу и мой народ, что тень моя будет приходить к ним в великие дни радости и опасности, услышав их и пеаны и молитвы...
Лук выпрямился, я подумал: "Вот оно!.." Но удара не было - только музыка вдруг оборвалась, как обрезало ее, в голове звенело от тишины... И тут я услышал вскрик.
Золотой султан, что реял так легко и гордо, - падал передо мной, трепеща как подстреленная птица... Отгороженный богом, - уверенный в своей смерти, - я не заметил, как она бросилась вперед и прикрыла меня. Раскинув руки, она упала на колени, потом - я не успел подхватить - качнулась вперед - и опрокинулась на бок, перевернутая стрелой, торчавшей в груди.
Я встал на колени на острые камни, я обнял ее... Голос бога, ветророжденная легкость - всё исчезло, как счастливый сон утром жесткого дня. Ее глаза блуждали, уже ослепленные смертью, и только рука осмысленно искала что-то вокруг... Я взял ее в свою - ее пальцы сжались, а губы тронула улыбка.
Она хотела что-то сказать, - но только предсмертный вздох вырвался из раскрытых губ. Душа еще какой-то миг поддержалась на трепещущем дыхании... Но вот она резко дернулась, и дрожь прошла по ней, словно лопнула тугая струна... А потом отяжелела - и я понял, что она ушла.
Вокруг гремела битва, а я сидел над ней и ничего не видел. Я не заметил бы, если б все прошли мимо и оставили меня... Так волк лижет свою подругу, убитую охотниками, - ничего не слышит, не понимает... и если нечаянно подвинет ее, то ждет, что она вновь задвигается сама...
Но ведь я был человек и знал... Я видел, как она ускользнула втайне, чтобы обмануть меня с Аполлоном, чтоб уговорить его - любившего охотницу, чтобы он позволил ей принять мою смерть...
Потом я услышал новый шум и поднял глаза к вершине холма. Мольпадия вновь подняла свой топор к небу, и победный крик амазонок был похож на дикий хохот...
И тогда я поднялся. Парни из ее гвардии стояли вокруг... И плакали... А мои глаза были сухи - много дней пройдет, прежде чем эта отрада облегчит меня... Я сказал им: "Оставайтесь с ней, пока я не вернусь". За ними стояли другие воины и смотрели на меня. Они были готовы, они поняли меня раньше, чем я сам; и я теперь почувствовал, - как чувствует это волк, - ничто не облегчит боль утраты, но ярость насытить можно.
Я вскочил на скалу, где меня было видно всем, и прокричал свой боевой клич.
Трижды прокричал я, - и с каждым разом ответный рев войска отзывался всё мощней, словно я взывал к морю. Я видел, как наверху опустились руки лучников и метателей, как они стали переглядываться... И бросился вперед.
Подъем по склону и на земляной вал - это я помню. Помню, как карабкался на стены, цепляясь руками и древком копья... И вот я уже там... Но с тех пор как начал убивать - мало что осталось в памяти. Знаю, что я не обнажал меча, - он был в ножнах чистый, когда всё кончилось, - но едва я поднялся наверх, в руках у меня очутился топор. Топор был хорош, он крушил всё вокруг, и это мне подходило. Я не смотрел, идут ли за мной мои люди; я чувствовал их - словно красные искры летели вслед моей ярости... Иди я прямо вперед - я бы их обогнал; но я не мог видеть живых врагов около себя - и рубил всех, и справа и слева.
Насытить жажду, гнавшую меня всё дальше, я не мог. Людей убивал, их кровь лилась по топору, и руки стали липкими... Но я не мог убить судьбу, богов - и то душераздирающее чувство, что я на нее зол. Зачем она вмешалась, когда все было так хорошо?!.. Она слишком много на себя взяла: мы были равны в бою, но царем был лишь один из нас... Я был в союзе со своей судьбой и уже видел свои последние дни как песню бардов... Нам не надо было расставаться; раз она относилась к смерти так легко - мы могли бы вместе перейти Реку к дому Гадеса... А она бросила меня одного, с моим народом у меня на шее - и без бога, который вел бы меня, чтобы быть мне царем, чтобы просто жить...
Душа моя кричала о мести, и я мстил, где только мог. Скоро на вершине Холма Пникса уже некого было убивать; я повел своих дальше, через седловину, на Холм Нимф... Они были на вершине, и я звал их на бой... Оттуда прилетело несколько стрел; но они дрогнули, и по их крикам стало ясно, что бегут. Позади меня люди кричали, что мы спасли город, но для меня было важно другое - слишком много их успеет спастись!.. Я споткнулся и упал, мой гвардеец помог мне подняться... Огляделся вокруг - вижу, скифы скатываются со склонов на равнину, а там их ждет десант с кораблей; но на следующем холме - вооруженное стройное войско. "Ну, эти от нас не уйдут!" - кричу - и к ним... Их вожак бежит впереди... Я - боевой клич, а он кричит: "Государь, это я!.. Кто-нибудь, посмотрите вместо царя, он не видит!.. Я Аминтор, Тезей! Мы победили!.. Но что с тобой, государь?"
Я опустил топор, и люди, державшие меня, расступились. В глазах прояснилось - передо мной была армия из крепости. Они обнимались с моими людьми, плача от радости... А я стоял, боясь очнуться, и вокруг говорили тихо, как над умирающим.
Кто-то сказал:
- Ему, наверно, попало в голову.
Другой возразил:
- Нет, не то... Где амазонка?
Это я понял и сам ответил:
- На Холме Пникса. Я отнесу ее домой.
Пошел было назад; потом остановился и говорю:
- Только сначала приведите мне Мольпадию, Царя Дев. Она передо мной в долгу.
Один из афинских офицеров, который в бою был возле меня, сказал, что она убита. Это мне не понравилось.
- Кто ее убил? - спрашиваю.
- Как же, государь!.. Ты сам, в самом начале, ее собственным топором... Вот он до сих пор у тебя в руках.
Я вытер его об траву и посмотрел. У него было тонкое древко, а лезвие как изогнутый полумесяц, с серебряными знаками, зачеканенными в бронзу. Этот топор был у нее в руках, когда она скакала ко мне на вершине Девичьего Утеса... И в тот день всё время был со мной, будто чувствовал то же, что и я. С тех пор я не ходил в бой ни с каким другим оружием; даже годы спустя он, казалось, сохранял что-то от нее... Но всё проходит. Он забыл уже ее руку и знает только мою...
Она лежала на склоне, ее ребята стояли вокруг. Они распрямили ее и положили на щит... Но стрелу трогать не решились, а послали одного в крепость за жрецом Аполлона. Тот подтвердил, что она мертва, выдернул стрелу и накрыл ее алым плащом с синей подкладкой; а ребята положили ее руки на меч. Жрец обратился ко мне:
- Владыка Целитель послал ей знамение. Но она спросила, должна ли сохранить его в тайне, и он ответил - как хочет.
- Государь, за ней посланы носилки из крепости. Нам снести ее с холма? - это сказал юноша, ходивший за жрецом.
- Хорошо, - говорю, - но хватит с вас. Оставьте ее мне.
Я снял покрывало, поднял ее на руки... Тело было холодное, уже начало костенеть. Слишком долго меня не было, ее тень была уже далеко, - я держал труп с ее лицом, вот и все; а когда уходил, она, казалось, спала...
У подножия холма нас встретили с носилками, и я положил ее на них; бой был долгий, и я устал... Подходя к Скале, услышал победные пеаны... И разозлился было, - но ведь их-то она и хотела бы услышать!.. Скоро и мне придется благодарить, стоя перед богами, за афинян - это моя работа... Город спасен на тысячу лет вперед, об этом дне будут слагать баллады... Я ведь уже почти слышал, как будут петь: "Так пал царь Тезей, за народ свой пожертвовав жизнью, врагов от Афин отвратив и покрыв себя славой бессмертной. В битве победной с ним вместе любовь его храбро сражалась. Молод он был, но отважен, и чтили его даже боги..."
На мне остывал пот битвы: от резкого морского ветра стало холодно... Дворец стоял на своих скалах и ждал... Было чуть за полдень - и я не знал даже, чем мне заполнить хотя бы один тот день до вечера, а впереди были годы!..
Она приняла смерть за меня, за любимого, - она была в конце концов женщина, - но ей, прежнему царю, надо было бы знать, что только царь приносит себя в жертву за народ!.. Боги справедливы, их не обманешь. Она спасла во мне лишь человека, который будет всю свою жизнь оплакивать ее...
