— Не грубо, а глупо, если уж на то пошло! — сказала Гуля, слезая с подоконника. — Больше я с тобой объясняться не желаю.
— Передай привет и поцелуй своей Гарбель-Фарбель! — крикнула Надя ей вслед.
Гуля посмотрела на нее через плечо и только улыбнулась.
— Вот ты так гений, Надежда, — сказала она. — Настоящий гений!
Через два дня Гуля получила по городской почте письмо.
«Гуля! — писала Надя. — За эти две ночи я очень много передумала. Нам необходимо еще раз поговорить наедине. Завтра на большой перемене я выйду на лестницу и буду ждать. Ты не знаешь, как я переживаю.
Верная тебе и любящая тебя Надежда».
Внизу была приписка: «Только, пожалуйста, не показывай это письмо Мирре Г. Она тебя не пустит… И вообще не доверяй ей! Если бы ты все про нее знала…»
Письмо было глупое и неприятное, но Гуля все-таки решила выйти на лестницу. Как-то неловко было отказываться от разговора с бывшей подругой.
Чуть прозвенел звонок, она вышла на площадку лестницы и огляделась. Никого не было. Гуля спустилась ниже и увидела Надю, окруженную несколькими девочками из ее класса.
Надя сидела на ступеньке без туфель, в одних чулках и показывала девочкам свои новые туфли, лакированные, с какими-то особенными кисточками.
— Видите, видите! — с азартом говорила Надя. — Этот лак нипочем не треснет, хоть по воде ходи. И каблук стаканчиком!
Девочки рассматривали туфли, а Надя продолжала:
— Правда, прелесть? Это мне папа из командировки привез. Ну, давайте туфли. Меня наверху ждут.
Но никто не ждал ее наверху. Гуля давно уже вернулась в коридор, чтобы не мешать Наде показывать свои новые туфли и переживать свои старые огорчения.
Жить хорошо!
Это был последний школьный год.
Уже кончался октябрь, но солнце еще грело по-летнему. Казалось, лето нарочно замедлило свой ход, чтобы люди успели вдосталь наглядеться на синее тихое небо, на бронзово-коричневые, будто вырезанные из тисненой кожи листья дубов.
В трамваях люди везли из окрестностей города целые букеты осенних пестрых веток. Тротуары были усыпаны, точно золотыми монетами, опавшей листвой. В книгах и тетрадках школьниц лежали между страницами багряно-красные лапы кленовых листьев.
Комсомольцы готовились в это время к своему торжественному вечеру в Оперном театре.
В городском комитете комсомола сказали Гуле:
— Ты у нас артистка. Будешь читать стихи. Выбери сама, что тебе нравится.
— Да ведь я не драматическая, — смутилась Гуля. — Я только в кино снималась, и то давно уже. А читать стихи, да еще на большой сцене в Оперном, я ни за что не решусь.
— Ладно, ладно, наберись храбрости!
И Гуле снова пришлось набраться храбрости.
Она долго перелистывала страницы любимых поэтов и все не могла выбрать стихи. То ей хотелось читать «Кинжал» Лермонтова, то отрывок из «Русских женщин» Некрасова, то «На поле Куликовом» Блока. В конце концов она выбрала ни то, ни другое, ни третье, а поэму Маяковского «Хорошо».
Яземной шарчуть не весьобошел, —и жизньхороша,и житьхорошо! —
повторяла она полным голосом, расхаживая по комнате, и внезапно останавливалась с гордо поднятой головой.
А в нашей буче,боевой, кипучей,и того лучше!
Гуля поднимала руку, а из кухни выглядывало испуганное лицо Фроси.
— Ничего, ничего, Фросенька, — говорила Гуля, — это я стихи учу.
Фрося удовлетворенно кивала головой и скрывалась за дверью.
Вечером Гуля бежала к Мирре узнать, как идут дела у нее, — Мирра тоже должна была выступать на концерте в Оперном театре.
— Ничего не получается! — с отчаянием говорила Мирра. — Руки не идут, просто не идут. Провалюсь я на этом концерте. И концерт провалю.
— Нет, за тебя я не боюсь, — говорила Гуля. — А вот знаешь, кто провалится? Я!
— Нет, с тобой этого не бывает.
— Да ты сама подумай, Мирра! В последний раз я читала стихи со сцены, когда мне было двенадцать лет, — на пионерском слете. Тоже Маяковского — «Кем быть?». А с тех пор мне не случалось…
— Все равно не провалишься, — говорила Мирра. — Я тебя знаю!
Такой разговор повторялся чуть ли не каждый день до самого концерта. А когда Гуля с Миррой пришли в Оперный театр за полчаса до начала торжественного заседания и глянули из-за кулис в огромный пустой зал, на душе у них стало еще тревожнее.
— Ух! Как в холодную воду лезть! — прошептала Мирра.
— А мне жарко, — сказала Гуля.
— Ну так согрей мне руки. Они у меня совсем окоченели. И как это я играть буду!
Гуля принялась растирать холодные пальцы Мирры.
А между тем огромный зал постепенно наполнился людьми. Вразнобой заговорили скрипки, флейты и контрабас в оркестре. Распорядители оправили красную скатерть на столе. А потом вдруг все стихло. Занавес задрожал, раздвинулся, и началась торжественная часть вечера.
Гуля и Мирра стояли за кулисами. Слова со сцены доносились сюда как-то по-иному: хоть и ближе, а глуше. Аплодисменты поднимались снизу, как морской шум.
Уверенные, твердые голоса ораторов успокоили Гулю. Она крепко сжала Миррину руку и шепнула ей:
— Все будет хорошо. Увидишь!
Она уже волновалась теперь больше за Мирру, такую маленькую в этом огромном зале, чем за себя.
В перерыве Гуля мимоходом на минуту подбежала к зеркалу. Из глубины стекла на нее смотрела почти взрослая белокурая девушка в черном шелковом платье с белым кружевным воротничком. Лицо чуть широковатое, с круглым и твердым подбородком, с губами спокойными и нежными, с повелительными, пристально глядящими глазами.
«Нет, я и в самом деле не провалюсь!» — подумала она.
А на сцену уже выкатили рояль, подняли блестящую крышку, и в ней, будто в черном зеркале, заиграли огоньки люстры.
Мирра побледнела и посмотрела на Гулю, как утопающая.
— Мендельсон! — торжественно воскликнул на эстраде комсомолец Миша, словно вызывая сюда самого Мендельсона. — «Рондо каприччиозо»!
Вместо Мендельсона на эстраду робко вышла худенькая девочка с черными косами, уложенными вокруг головы, в синем бархатном платье.
— Ученица Киевской консерватории Мирра Гарбель! — представил ее публике Миша и ушел за кулисы с таким видом, как будто самое важное дело уже сделано.
Мирра сидела перед роялем и смотрела на клавиши.
«Почему она не начинает? — подумала Гуля со страхом. — Неужели все забыла от волнения?»
Но в эту самую минуту Мирра качнулась на своем стуле, решительно подняла руки и опустила их на клавиши.
В зале раздались первые робкие и тихие звуки.
«Кажется, вначале и нужно так тихо», — подумала Гуля, успокаиваясь, и сердито посмотрела на какого-то толстого человека в первых рядах, который так некстати закашлялся.
Мирра играла все увереннее. В каждом звуке чувствовалось, что она овладела собой, инструментом, слушателями.
Рядом с Гулей за кулисами стояли двое: мужчина с актерской внешностью и красивая немолодая женщина.
— Поздравляю вас, — сказал мужчина шепотом, — она настоящая, почти законченная артистка.
Гуля догадалась, что пышноволосая седеющая женщина — Миррин профессор.
«Ну-ка, ну-ка, что они еще скажут?»
Гуля придвинулась к ним поближе.
— Чудесное дарование, — шепотом говорила своему соседу женщина-профессор, — свежее, тонкое. И так умеет работать!..
Гуля с особенным умилением смотрела теперь на свою подругу, которая так мало рассказывала ей о своих удачах и так высоко ценила каждую удачу Гули.
«Милая моя девочка! — думала она. — Как хорошо, как просто держится она на эстраде!
Можно подумать, что она уже сто раз выступала здесь, в Оперном театре… А как волновалась! Настоящий талант всегда скромен».
Гуля не успела сказать все это Мирре. Чуть только отшумели аплодисменты и счастливо возбужденная Мирра показалась за кулисами, с эстрады прозвенел веселый голос Миши:
— Владимир Маяковский, «Хорошо», прочтет Гуля Королёва.
— А если плохо прочтет? — шепнула ему на бегу Гуля и, не чуя под собой ног, выбежала на эстраду.
— Ишь ты! Еще острит! — сказал ей вслед Миша.
А на высокой, просторной сцене уже звучали те самые слова, которые каждый день слышала за последнюю неделю Фрося:
Я
земной шар
чуть не весь
обошел, —
и жизнь
хороша,
и жить
хорошо!
Слушатели как-то сразу поверили и Маяковскому, и Гуле. Такими убедительными казались в устах этой сильной, стройной девушки простые, звонкие слова:
и жизнь
хороша,
и жить
хорошо!
Гуля чувствовала, что все понимают ее, согласны с ней, невольно повторяют про себя те строчки стихов, которые она бросает со сцены. И голос ее от этого становился все шире, сильней, богаче:
