Пагель и Штудман в полном молчании медленно шли друг около друга, каждый по своей колее; немного спустя им повстречалась группа людей, человек шесть или семь, мужчин и женщин. Люди с корзинками за спиной спокойно прошли гуськом мимо них, по полоске травы между двумя колеями.
— Добрый вечер! — громко сказал Пагель.
Те что-то пробурчали в ответ, и безмолвная призрачная процессия миновала их.
Они прошли еще несколько шагов, но уже медленнее. Затем сразу остановились, точно по уговору. Оба обернулись и посмотрели вслед молчаливым путникам. Так и есть, те пошли не в деревню, они свернули на дорогу, ведущую в поле.
— Ну и ну! — сказал Пагель.
— Странно! — отозвался Штудман.
— Куда же они так поздно?
— С корзинами?
— Воровать!
— Возможно, в лес за хворостом.
— Ночью — за хворостом.
— Н-да…
— В таком случае откажемся от водки и сведений и попросту пойдем за ними.
— Да. Постойте минуточку. Пусть они раньше скроются вон за тем бугром.
— Узнать я никого не узнал, — задумчиво сказал Пагель.
— Уже темнеет, где там разобрать лица!
— Вот бы замечательно, с первого раза сцапать шесть человек!..
— Семь, — сказал Штудман. — Трое мужчин и четыре женщины. Ну, пошли!
Но, сделав несколько шагов, Штудман снова остановился.
— Мы действуем необдуманно, Пагель. Предположим, мы их накроем, ведь в лицо мы никого не знаем. Как же нам установить их фамилии? Они могут нам что угодно наврать.
— А пока вы здесь играете в генеральный штаб, они улизнут, — в нетерпении торопил Пагель.
— Ну, а если мы их накроем и они нам скажут, что их зовут Мейер, Шульце, Шмидт, вот тут-то мы и осрамимся. Не забывайте, что хорошая информация — путь к победе.
— Ну так как же тогда?
— Отправляйтесь в деревню и приведите кого-нибудь из старожилов, который всех здесь знает…
— Ковалевского? Приказчика?
— Правильно, Пагель. Он немного мямля. Ему только на пользу пойдет столкновение с его работниками. Будет с ними покруче. Ух, разозлятся же они, когда он станет называть их по фамилиям…
Но Пагель уже давно не слушал педагогические рассуждения бывшего администратора столичного караван-сарая в эпоху инфляции. Легкой рысью он бежал к деревне. Бег доставлял ему удовольствие. Он уже целую вечность не бегал, не занимался спортом со времени службы в Балтийском корпусе. С тех пор он никогда не спешил, — день в ожидании начала игры тянулся долго.
Сейчас он был доволен, что мускулы его работают так хорошо и уверенно. Всеми легкими вдыхал он теплый, чуть влажный, чуть свежий воздух. Он радовался, что у него такая широкая грудь, он дышал не спеша, он дышал глубоко и медленно, хотя и бежал; самый процесс дыхания доставлял радость. Бывало, в конуре у мадам Горшок он чувствовал иногда колотье в легком или в сердце. По обыкновению людей молодых, никогда не болевших сердцем, он вообразил, будто тяжело болен, — слава те господи, это, оказывается, вздор. Он бежит, как Нурми![7]
"Здоровье в порядке, — с удовлетворением подумал он. — Мускулы еще в форме!"
По деревне он пошел обычным шагом, чтобы не обращать на себя внимания. И все же его исчезновение в доме приказчика привлекло внимание. "Ишь ты, говорили деревенские. — Полчаса не прошло, как он с Зофи попрощался, — и уже опять тут! Только что проходил здесь со стариком, с лысым-то, у которого голова яйцом, а теперь, глядишь, его уже побоку: ну еще бы берлинец да и парень здоровый. Зофи тоже вроде как берлинской барышней стала — кто к сметанке привык, того на сметанку и тянет!"
Но, к сожалению, молодой человек сейчас же вышел обратно, да к тому же только со стариком Ковалевским. К Зофи он, верно, и не заходил, она продолжала распевать у себя в каморке под крышей. Оба поспешно вышли из деревни и межой на проселочную дорогу. Ковалевский держался на полшага позади барина, как хорошо обученная охотничья собака. Когда молодой человек словно снег на голову свалился к ним в чистую горницу да еще в воскресенье вечером и сказал: "Идемте-ка со мной, Ковалевский", старик пошел сейчас же, ни о чем не спрашивая. Бедный человек не спрашивает, а делает что приказано.
Штудман ждал там, где дорога сворачивала в поле.
— Добрый вечер, Ковалевский. Хорошо, что пришли. Пагель рассказал вам в чем дело? Нет? Так… Куда ведет эта дорога?
— К нам, на дальние участки, а затем в лес к старому барину.
— Крестьянские поля тут с нами не граничат?
— Нет, все только наша земля. Участки пятый и седьмой. А по другую сторону четвертый и шестой.
— Так… Если бы четверть часа назад вы встретили здесь шесть-семь человек, идущих молча, с корзинами за спиной, на вид пустыми, — что бы вы подумали, Ковалевский?
— Идущих туда? — ткнул пальцем Ковалевский.
— Да, идущих туда, вот по этой дороге вдоль участков.
— Идущих оттуда? — ткнул пальцем Ковалевский.
— Да, Ковалевский, они, вероятно, шли оттуда, не отсюда, не из деревни.
— Тогда это из Альтлоэ.
— А что им понадобилось у нас на поле в такую темень?
— Н-да, для картошки еще рано. Но там у нас сахарная свекла, может быть, они пошли за ботвой. А там подальше осталась пшеница, которую мы косили в пятницу и в субботу — может быть, они пошли за колосьями.
— Значит, пошли воровать, Ковалевский, так ведь?
— Ботвой с сахарной свеклы они коз кормят, теперь почти у каждого коза. А пшеницу, если ее хорошенько подсушить, можно смолоть на кофейной мельнице, война всему научила.
— Так… Ну, хорошо, идем за ними следом. Ступайте с нами, Ковалевский, или вам это неприятно?
— Со мной, барин, считаться не приходится…
— Вам ничего делать не надо. Вы только толкните меня в бок, если кто-нибудь назовется не своим именем.
— Хорошо, барин.
— Но ведь они озлятся на вас, Ковалевский?
— Это, правда, не наши, но все равно они знают, что я человек подневольный. Это-то они понимают.
— Но вы, Ковалевский, как будто не согласны со мной, что они воры?
— Хоть и коза, а все сердце болит, когда кормить нечем. А когда нет муки ребятишкам суп заправить, и того хуже.
— Помилуйте, Ковалевский! — Штудман решительно остановился. И сейчас же быстро зашагал вперед, во все сгущающуюся тьму. — Где же тут быть порядку, если люди просто берут что им надо? Ведь для имения это разор!
Ковалевский упорно молчал, но Штудман настаивал:
— Так как же, Ковалевский?
— А это разве порядок, вы, барин, меня простите, когда люди работают, а детишки у них голодом сидят?
— А почему они не купят то, что надо? Раз они работают, у них должны быть деньги!
— Так это же не деньги, а бумага. Никто ничего не продаст — кому нужна бумага!
— Ах так, — сказал Штудман и опять остановился, но на этот раз менее решительно. Затем, идя дальше, продолжал: — Все же, Ковалевский, вы сами понимаете, что с имением не управишься, если каждый будет брать что ему нужно. Вы тоже хотите получать жалованье вовремя, а откуда его взять, когда нет доходов? Поверьте мне, господину ротмистру нелегко.
— Старый барин всегда управлялся, он зарабатывал много денег.
— Но, возможно, что ротмистру труднее, ведь он платит тестю за аренду.
— Этого в Альтлоэ не знают!
— Вы хотите сказать, что им до этого дела нет?
— Да, им дела нет.
— Так как же, Ковалевский, по-вашему, они поступают правильно, когда тащат?
— Если негде взять корму для козы… — завел опять свое старик.
— Вздор! Я спрашиваю, по-вашему, они поступают правильно, Ковалевский?
— Я бы этого делать не стал. Но ведь мне рожь и картошка из имения идут, и пастбище для коровы даровое…
— Я спрашиваю, Ковалевский, по-вашему, они поступают правильно?
Фон Штудман почти кричал. Пагель рассмеялся.
— Чего вы смеетесь, Пагель? Нечего дурачиться! Старый человек, безусловно никогда не воровавший, провозглашает право на воровство у своего же собственного работодателя! Случалось вам воровать, Ковалевский?
Смешно — господин фон Штудман кричит на него, старика, как прежде кричал управляющий Мейер. Но крик не испугал приказчика, он спросил так же спокойно, как всегда:
— То, что называете воровать вы, или то, что называем воровать мы?
— Разве это не одно и то же? — проворчал Штудман. Но он и сам знал, что это не одно и то же.
— Разрешите задать вопрос, господин фон Штудман? — вмешался Пагель.
— Пожалуйста, — сказал Штудман. — Подобное падение нравов как будто очень вас забавляет, милейший господин Пагель!
— Почти совсем стемнело, — сказал Пагель, очень довольный, — а господину Ковалевскому известно, что мы оба не знаем, где проходят межи. Скажите-ка, Ковалевский, где свекловичное поле?
— Еще пять минут идти по дороге, а потом направо по жнивью, его и при звездах видать.
