Своей жизнью они были вполне довольны, и частное существование их устраивало. Дядя Эрни всегда живо интересовался искусством и даже теперь находил себе занятие. Наши беседы в основном вращались вокруг ужасной судьбы его сестер, но никакими новыми сведениями он не располагал, знал все то же, что и я.
После Висбадена я увидела сына только через три года. Время шло, он приближался к возрасту, когда будет свободен распоряжаться собой. Теперь ему было семнадцать. На сей раз мы сговорились встретиться в Брюсселе, где он будет проездом из Италии, где навещал бабушку, шведскую королеву. Та была к нему очень привязана и все эти годы старалась держать его подле себя. Обстоятельства моего отъезда из Швеции не оставили у нее добрую память обо мне, и правильно, что в ее присутствии мое имя не упоминалось. Но в окружении Леннарта еще оставались люди, не дававшие ему забыть меня, — в первую очередь его старая нянюшка. После моего отъезда она регулярно писала мне в Россию, продолжала говорить с ним обо мне, освежая его память. Сейчас, когда он вырос, она была на пенсии, жила в своей квартирке в Стокгольме, Леннарт часто проведывал ее. Как в детстве, он так же не чаял души в ней, и для его духовного развития эта женщина сделала гораздо больше, чем все, кто окружал его. В Висбадене она еще была с ним, но на этот раз путешествовать с няней уже не годилось. Его сопровождал граф Левенгаупт, исполнявший какую то придворную должность и мой старинный доброжелатель.
Чтобы не терять драгоценного времени, отпущенного нам на встречу, я приехала в Брюссель на день раньше, номер в отеле уже был заказан. Горничная распаковала вещи, мы вдвоем переставили мебель в гостиной, сглаживая казенный вид. Я расставила какие то безделушки, побросала на пол подушечки и отправилась в город за цветами. Управившись с приготовлениями, я решила немного отдохнуть, тем более что страшно разболелась голова. И только я прилегла в шезлонг, как в дверь постучали. Вошел коридорный и подал на подносе карточку. Граф Левенгаупт просил принять его. К радости примешалась тревога, отчего он приехал на день раньше своего подопечного. Через малое время открылась дверь и вошел граф. Мы не виделись с самого моего отъезда из Швеции, а тому было много лет, и первые минуты мы просто глотали слезы.
— Когда же приезжает Леннарт? — спросила я, справившись с чувствами.
— Принц Леннарт уже здесь, — ответил он.
— Здесь?! Отчего же мы не виделись? Где он?
— Во дворце, на приеме у кузины, кронпринцессы Астрид.
Оказывается, Леннарт тоже надумал приехать на день раньше. Граф Левенгаупт видел, как я подъехала к отелю, но не решился застигнуть меня врасплох и не подошел. Он счел, что будет правильнее дать мне отдохнуть с дороги (а это пять часов из Парижа), а Леннарт тем временем пусть повидает кузину. Хотя им двигали самые добрые намерения, я не была в восторге от такой щепетильности.
Мы ждали Леннарта и говорили о нем. Еще мальчиком он был дружен с детьми Левенгаупта, и граф принимал в нем большое участие. Он был откровенен со мной и многое порассказал о его отрочестве, чего я ни от кого больше не слышала. Нелегко узнавать о сыне от постороннего человека, но я утешилась уже тем, что он был в хороших руках.
Наконец Леннарт пришел. За три прошедших года он подрос, совсем молодой человек; и как же я радовалась, что долгожданная минута настала. Мне стало ясно, что тревожиться не о чем. Еще три года, и он будет совершенно свободен, и меня поразило, а еще больше обрадовало, что он думает так же, как я.
Как мы давно были разлучены, как скверно складывались обстоятельства, но непостижимым образом он прилепился ко мне. Эта его тяга ко мне напомнила меня самое в прошлом: то же чувствовала я к отцу после его второго брака и высылки в Париж. Что бы ни говорили вокруг, как ни склоняли на свою сторону, ничто не поколебало моей любви к нему, и чем дольше мы были в разлуке, тем дороже он мне был.
Я часто взглядывала на Леннарта с замешательством, поражаясь, что этот крупный юноша мое собственное дитя, зато для него я была в порядке вещей. В этот раз наши отношения быстро приняли легкий и близкий характер, словно мы всегда были вместе, и прекрасно было то, что он видел во мне не родительницу, но подругу почти его лет. Я в самом деле была моложе многих из его окружения, но он явно не ожидал, что я так моложава. Когда мы выходили, он ревниво присматривался, как реагируют на нас прохожие; его восхищало, каким контрастом смотрелся на невзрачных брюссельских улицах мой парижский туалет.
Я старалась понять моего сына. Разборчивое воспитание усугубило его возрастные неопытность и наивность, а сиротское отрочество питало самостоятельность. Непосредственный и веселый мальчик, он не забывал правил, в которых его растили. Это был настоящий шведский принц.
Я гадала, как устроится его будущее в нынешние времена, ведь никто, включая самого принца, не мог знать, когда жизнь обратит к нему свой страшный лик. Пока что к встрече с действительностью он был готов едва ли лучше меня в его годы. Я долгое время страдала от того, что его убеждения формируют другие люди, что я не могу быть сколько нибудь полезна его развитию, а теперь впервые поняла, что на сегодняшний день даже лучше, что меня не было в его окружении. Позже мой опыт может действительно представить для него какую то ценность, он скорее доверится ему. И может так случиться, что я еще посодействую его счастью.
Теперь это был молодой человек, отвечавший за свои поступки, и утешала мысль, что мы вольны встречаться где и как нам захочется. Для меня многое значило, что в 1932 году я смогла приехать в Лондон, когда он женился на девушке простого звания, хотя и огорчилась его далеко зашедшей самостоятельности, выразившейся в отказе венчаться в церкви.
В Брюсселе мне наконец представилась возможность повидать королеву Елизавету и короля Альберта. По приезде я отправила королеве просьбу удостоить меня аудиенции, и она пригласила меня с Леннартом на обед. Я давно питала к ней самые восторженные чувства, она олицетворяла для меня истинную королеву. Я благоговела перед каждым ее действием. Она устроила свою жизнь безотносительно своего высокого положения и, что уже совсем редкость в наших кругах, оставалась в этом положении самой собой и королевой. Издалека радуясь ее выдержанности и вкусу, при всей основательности ее интересов, я ценила в ней прежде всего человека, мне нравились ее улыбчивая открытость и элегантная строгость туалета.
Увы, мой визит во дворец был слишком кратким, чтобы сойтись с ней поближе. До и после обеда мы переменно сидели на диване и вели разговоры пусть и не скучные, но без которых вполне можно было обойтись. Право, с другими людьми мы были бы раскованнее.
