шили крепдешиновых кальсон и сделали вместо белья роскошные пижамы. Смеху было!
«Партизаны в крепдешиновых пижамах — такого еще свет не видел!» — кричал Бельчик. Тима сказал, что мы выглядим, как цирковой номер «Синие черти», а Дзитиев веско заметил, что мы не знаем, какое исподнее носили при Денисе Давыдове, и может, так и надо.
Выяснилось, что под брюками и гимнастерками можно носить и пижамы. А я заправляла синие штаны в сапожки, из-под юбки не было видно.
Теперь, когда мы остались в своих пижамах, Зойка была совершенно потрясена этим зрелищем.
Над Зойкой подшучивали: она по неопытности никак не могла скрыть своего интереса к Николаю. Тима убеждал ее:
— Слушай, разве можно влюбиться в человека, который говорит «зоглязен» вместо «согласен»?
— Я не говорю «зоглязен»! — оправдывался Николай. — Я говорю: «Ссоглассен»! В меня можно влюбиться.
Я подозревала, что именно перед Зойкой выкаблучивался Николай, когда затеял с Бельчиком борьбу. Они возились на полу, как щенки. Вдруг Николай побледнел и лег плашмя. Оказалось, что ему нельзя так кувыркаться, потому что у него два ребра поломаны и как-то не так срослись.
Зойка вытаращила на него глаза и, когда он отдышался, спросила:
— Это вам, наверное, в тюрьме перебили?
Но Николай сказал, что в тюрьме он не сидел, а просто неудачно прыгнул со второго этажа.
— По пьянке? — спросил Тима.
— Нет, от полиции, — смеясь, ответил Николай.
— И у вас никого-никого родных нет? — приставала Зойка.
— Брат есть, только он эсэс.
Услышав это, Зойка перепугалась не на шутку. Мне тоже как-то стало не по себе. Подумать только, родной брат! Все замолчали.
Пока Тима, у которого все-таки начался приступ, стуча зубами не проговорил:
— Что же тут такого? У нас во время гражданской войны сплошь и рядом бывало: один брат в Красной Армии, а другой белогвардеец. И даже отец и сын.
Эта историческая справка никого не утешила — осталась какая-то натянутость, и никто уже не валял дурака. Что ни говори, к таким открытиям мы не были подготовлены.
Глава вторая
Первыми принесли сведения о «Голубых углах» мои девушки, ходившие в ближний тыл. Они видели солдат с голубым треугольным лоскутом, нашитым на рукав, и встречали машины с такой же эмблемой на борту.
Кроме того, они сказали, что на Осташковском шоссе, где до сих пор никакого оживления не отмечалось, организуются авторемонтные мастерские.
Возникал вопрос, не переброшена ли на наше направление знаменитая дивизия «Блаувинкель» — «Голубые углы»? И если да, то каково ее назначение? Может быть, наш район станет ареной действия «Голубых углов»? И Осташковское шоссе понадобится для подброски войск.
Девочки сделали, что могли: оперативные планы противника не их сфера, Требовался хороший «язык». Но, как назло, те, которых наши хватали, оказывались мелкими сошками, а главное, не попадался ни один пленный из вновь подтянутых частей.
И тогда Бельчик повел группу в Осташковский лес за «языком». Но поиск был неудачным: наскочили на дзот, оттуда высыпался десяток фрицев, завязали бой. Подранили нашего вестового Толю Середу, мальчишку, — это был его первый бой. В запале наши всех немцев перестреляли. А это как раз и оказались «Голубые углы», что мы узнали по солдатским книжкам убитых.
Было понятно, что Бельчик погорячился. Но Дед сказал, что десяток убитых фрицев тоже не пустяк. А ранение Середы оказалось легкое: пулевое, рикошетом.
И мы опять ничего не знали о «Голубых углах», ровным счетом ничего. Наш начальник, конечно, не мог с таким положением примириться.
Поэтому сейчас, когда я увидела Дзитиева, входящего во двор, то сразу подумала, что затевается поиск именно насчет «Голубых углов». На Дзитиеве была вместо его знаменитой папахи из золотистого каракуля немецкая офицерская фуражка, на плечах пятнистая трофейная плащ-палатка яркой расцветки — под осенние листья.
— Витязь в тигровой шкуре, — сказал Тима, но тихо, потому что у начальника был хмурый вид.
Он позвал Тиму, и они ушли к Деду.
Я продолжала свою работу, машинально поглядывая в окно избы, во двор, где Середа поливал из ведра голого до пояса Николая. Тот крякал, кричал «И-го-го!», наверное, замерз, как цуцик, потому что было довольно холодно. И оба хохотали.
Бельчик сидел на плетне и подначивал:
— Тащи еще ведро из колодца!
— Ну и здоров же ты! Конь! — сказал он одобрительно. — А это что? Тоже спорт?
На спине Николая был след, похожий на старую ножевую рану.
— Нет, это уже наци! — Николай натянул гимнастерку. Они пошли на другой конец двора и сели на колоду.
Ну, о чем они могут там толковать? Безусловно, о девочках. Я просто не терпела, когда Николай выговаривал это своё «дьевочки».
Бельчик как-то мне сказал, что насчет девочек наш Николай не промах.
— Откуда это тебе известно? — спросила я небрежно.
— Знаешь, он еще в Москве, когда я у него ночевал, рассказывал о своих похождениях. У них, понимаешь, на эти вещи смотрят проще...
Бельчик осёкся, искоса посмотрел на меня и замолчал.
Какое мне дело до того, о чем они там говорили в гостинице? Я погрузилась в работу: копировала новые «цойгнисы», которые выдавались ортскомендантами, и не обращала внимания на парней.
Но о чем можно было болтать столько времени? И чего там хохочет Бельчик? После неудачи на последней операции он сник, но, конечно, ненадолго. Дзитиев читал ему мораль «за гусарство», но видно было, что Бечирбек это делает только «по должности». А вот расчетливая смелость Олега никогда не удостаивалась похвалы Дзитиева.
Они бы, наверное, еще долго там сидели и смеялись, если бы Зойка не пришла за Николаем. Я предположила, что у Деда готовят какое-нибудь срочное сообщение в эфир. Но к ночи выяснилось, что Дзитиев сам отправился на Осташковское шоссе, взяв с собой Тиму и Николая.
То, что Дед отставил Бельчика, было, конечно, свинством.
— Так тебе и надо, — сказала я неискренне, — не будешь действовать нахрапом, как медведь. Это Дед тебя воспитывает.
— Пошел он к черту! И кто это посылает единственного радиста на операцию? А если что случится?
Я предположила, что это не простой поиск — схватят «языка», и всё! А наверное, Дзитиев разработал какую-нибудь комбинацию с участием Николая:
— Николай же под видом немца может провести наших куда угодно!
— А все-таки как-то неприятно, что у него родной брат нацист, верно? —
