Сам М. А. Джинна был более образованным человеком, чем большинство его коллег по Мусульманской лиге. Безусловно, он был на голову выше их и поэтому стал незаменимым руководителем. В своих публичных выступлениях он неоднократно резко осуждал оппортунизм, а временами и более серьезные слабости своих коллег. Он хорошо знал, что значительная часть передовых, мужественных и самоотверженных элементов из среды мусульман вступила в ряды Конгресса и сотрудничала с ним. И, однако, то ли судьба, то ли обстоятельства толкали его именно к тем людям, которых он не уважал. Он был их лидером, однако удержать их вместе он мог, лишь став пленником их реакционной идеологии. Впрочем, нельзя сказать, что в том, что касалось идеологии, он был пленником против воли; при всем своем внешнем модернизме он принадлежал к старому поколению, которое плохо разбиралось в современных течениях политической мысли и в современных событиях. В экономике, играющей главенствующую роль в современном мире, он, видимо, был совершенно невежественен. Необычайные события, происшедшие во всем мире после первой мировой войны, вероятно, не оказали на него никакого влияния. Когда Конгресс в политическом отношении совершил скачок вперед, он вышел из его состава. Пропасть между ним и Конгрессом выросла, когда Конгресс повернулся в сторону экономических проблем и в сторону масс. В области идеологии Джинна, видимо, оставался на том же уровне, на каком находился четверть века раньше, более того, он сделал шаг назад, так как теперь выступал уже как против единства, так и против демократии в Индии. «Они не могут существовать,— заявлял он, —при системе правления, основанной на нелепых понятиях западной демократии». Про-шло много времени, прежде чем он понял нелепость того, что он отстаивал в течение всей своей долгой жизни.
Джинна одинок даже в самой Мусульманской лиге; он чуждается самых близких своих сотрудников. Его уважают, но держатся на расстоянии, его больше боятся, чем любят. Нет сомнений в его одаренности как политического деятеля, но эта одаренность в какой-то мере связана со специфическими условиями английского господства в современной Индии. Он известен как адвокат-политик, как тактик, считающий, что использует противоречия между индийским национализмом и английской властью. Если бы условия были иные и ему пришлось бы столкнуться с реальными политическими и экономическими проблемами, трудно сказать, насколько помогли бы ему его способности. Он, пожалуй, и сам сомневается в этом, хотя и не страдает отсутствием самомнения. Этим, повидимому, объясняется его инстинктивная враждебность к переменам, стремление сохранить существующее положение вещей, избегать переговоров и спокойного обсуждения проблем с людьми, которые не согласны с ним полностью. В нынешних условиях он чувствует себя на месте, но трудно сказать, будет ли он или кто-либо другой соответствовать новым условиям. Какая страсть владеет им, к каким целям он стремится? Или, может быть, им не владеет никакая страсть и ему просто доставляет удовольствие разыгрывать острую политическую шахматную партию, в которой часто представляется возможность объявлять «шах»? Он, видимо, ненавидит Конгресс, и эта ненависть с годами растет. Предметы его отвращения и антипатии ясны, но к чему он питает симпатии? При всей своей силе и твердости воли он представляет какую-то странную, негативную фигуру; характеризующим его символом могло бы быть слово «нет». Поэтому все попытки понять его позитивную сторону оказываются безуспешными, и к этому трудно подступиться.
Со времени установления в Индии власти англичан из мусульманской среды выдвинулось мало выдающихся деятелей современного типа. Мусульмане дали несколько замечательных людей, но, как правило, они были носителями старой культуры и старых традиций и им трудно было поспевать за современными событиями. Эта неспособность идти в ногу с временем и приспособиться в культурном и других отношениях к новой обстановке вовсе не объяснялась, разумеется, каким-то врожденным недостатком. Это было результатом определенных исторических причин, запоздалого развития нового промышленного среднего класса и сугубо феодальной среды, в которой жили мусульмане, препятствовавшей развитию и проявлению способностей. Особенно велика была отсталость мусульман в Бенгалии, но это, вероятно, вызывалось двумя причинами: истреблением их высших классов в первое время британского владычества и тем фактом, что подавляющее их большинство до обращения в ислам принадлежало к самому низшему классу индусов, издавна лишенному возможностей роста и развития. В Северной Индии образованные мусульмане, принадлежавшие к высшим классам, были привержены к старому традиционному образу жизни, а также к старой системе землевладения. В последние годы происходят заметные сдвиги, и среди индийских мусульман сравнительно быстро развивается новый средний класс, но и теперь они значительно отстают от индусов и других групп в области науки и производства. Индусы тоже являются отсталыми и порой еще более, чем мусульмане, ограничены и скованы традиционным мышлением и образом жизни, но, тем не менее, из их среды выдвинулось много выдающихся людей, проявивших себя в науке, промышленности и в других областях. Немногочисленная община парсов также дала крупных руководителей современной промышленности. Интересно отметить, что семья, из которой происходит Джинна, исповедовала раньше индуизм.
В прошлом многие одаренные люди как из индусов, так и из мусульман шли на государственную службу, поскольку она сулила наиболее заманчивые перспективы. С ростом политического движения за свободу эти соображения стали играть меньшую роль, и одаренные, искренние и мужественные люди примкнули к Конгрессу. Таким образом в его состав вошли многие передовые мусульмане. В более позднее время мусульманская молодежь стала примыкать также к социалистической и коммунистической партиям. Но если не считать этих самоотверженных и прогрессивных людей, мусульмане дали очень мало выдающихся руководящих деятелей, и в государственной службе они видели единственный путь для личного продвижения. Джинна был человеком иного склада. Одаренный, волевой, он не прельщался государственными постами, перед которыми не устояли многие другие. Поэтому он занял совершенно исключительное положение в Мусульманской лиге и сумел завоевать уважение, которым не пользуются многие видные деятели Лиги. К сожалению, его упорство не позволяет ему прислушиваться к новым идеям, и безоговорочная власть над своей организацией выработала в нем нетерпимость как к инакомыслящим в своей среде, так и к другим организациям. Он стал олицетворением Мусульманской лиги. Но возникает вопрос: в условиях, когда Лига становится массовой организацией, как долго может продержаться такого рода феодальное руководство с его отжившими взглядами?
Когда я был председателем Конгресса, я неоднократно обращался к Джинне с письмами и просил его ясно сказать, что, по его мнению, мы должны делать. Я спрашивал его, чего хочет Лига и каковы ее конкретные цели. Я хотел также знать, какие претензии предъявляет Лига к конгрессистским правительствам. Я полагал, что путем переписки можно внести ясность в эти вопросы, а затем, уже при личной встрече,обсудить основные моменты, которые при этом выявятся. Джинна отвечал мне пространными письмами, но не внес никакой ясности в вопрос. Просто поразительно, как старательно он избегал ясного ответа мне или кому-либо другому о том, чего он хочет и в чем состоят претензии Лиги. Мы неоднократно обменивались письмами, но все так и оставалось туманным и неясным, и я не мог добиться ничего определенного. Это очень удивляло меня, и я испытывал чувство какой-то беспомощности. Создавалось впечатление, что Джинна не хочет связывать себя какими-либо обязательствами и отнюдь не стремится к урегулированию разногласий.
В дальнейшем Ганди и другие лица из нашей среды неоднократно встречались с Джинной. Они беседовали часами, но так и не вышли из стадии предварительных переговоров. Мы предлагали созвать совещание представителей Конгресса и Лиг.и для обсуждения общих проблем. Джинна заявил, что это может быть сделано лишь после того, как мы публично признаем Мусульманскую лигу единственной организацией, представляющей индийских мусульман, и что Конгресс должен рассматривать себя как чисто индусскую организацию. Это создавало явные трудности. Мы, разумеется, признавали крупное значение Лиги и именно поэтому обращались к ней. Но как могли мы игнорировать многие другие существовавшие в стране мусульманские организации, часть которых была тесно с нами связана? Кроме того, и в самом Конгрессе было много мусульман, они входили и в состав наших руководящих органов. Если бы мы приняли требование Джинны, это означало бы, что нужно изгнать из Конгресса наших старых товарищей — мусульман и объявить, что им не место в Конгрессе. Это значило бы изменить самую сущность Конгресса и превратить его из открытой для всех общенациональной организации в религиозно-общинную организацию. Это было неприемлемо для нас. Если бы Конгресс вообще еще не существовал, мы все равно должны были бы создать новую общенациональную организацию, открытую для каждого индийца.
