Прошло добрых минут десять.
— Пожалуйте-с! — прозвучал тихий шепот девушки.
Путилин вошел в спальню несчастной барыни Евдокии Николаевны.
Навстречу ему сделала несколько шагов жена лютого помещика. Испуг, страх, недоумение лежали на ее красивом лице, истомленном непрерывными нравственными муками. Одета она была наскоро в капот.
— Простите, — смущенно пролепетала она.
— Госпожа Ехменьева?
— Да.
— А я Путилин. Вы бедная барынька, о таком не слыхали человеке?
— Нет... простите... Муж сегодня упоминал мне ваше имя.
— Что же он говорил?
— Он спрашивал, не я ли дала знать о том, что он творит здесь.
— Ага!.. Ну, так слушайте, я начальник Петербургской сыскной полиции, случайно очутившийся по соседству с вашим имением. Судьбе было угодно дать мне много случаев раскрытия темных, мрачных дел. Я узнал о вашем муже-тиране от Егора Тимофеича. Знаете такого?
Светлая, хорошая улыбка озарила лицо мученицы.
— Ах, Егор Тимофеич?! Знаю, знаю его! Славный, добрый мужик.
— И узнав обо всем, я решил, счел своей нравственной обязанностью помочь вам, сударыня. То, что рассказывали мне о безумных выходках вашего мужа, то, наконец, что я видел собственными глазами...
— Вы? Видели собственными глазами? Как же так? Каким образом вы могли видеть это?
— Я здесь уже, около двух часов. Я видел в окне, что проделывал ваш муж.
Ехменьева закрыла лицо руками.
Она плакала, нудно, тяжело.
— Господи, Господи! Будет ли предел его жестокости? — И вдруг она, эта красивая, милая женщина-барыня грохнулась на колени перед Путилиным.
— Спасите меня от этого зверя! Спасите и многих других!
Растроганный, взволнованный Путилин бросился ее подымать.
— Все усилия употребляю. Успокойтесь, голубушка... Бедная вы моя! Давайте говорить теперь о деле.
Преданная служанка Наталья утирала глаза передником.
— Вы предполагаете возможность покушения с его стороны на вашу жизнь?
— О, да! Он чуть не ежедневно твердит мне, что я ему опостылела святостью своей, что он убьет меня.
— Я слышал, что одной из причин является ревность? — Румянец залил щеки молодой женщины.
— Это гнусная клевета, клянусь вам, господин Путилин! — Сколько скорби, негодования, оскорбленного самолюбия зазвенело в голосе барыни Евдокии Николаевны!
— О, я вам верю, мое бедное дитя! Вы простите, что я вас так называю, я в отцы вам гожусь.
Путилин нервно потер руки.
— Изволите видеть: то, что я видел сейчас в окне, не дает мне еще права арестовать вашего мужа. Хотя все это глубоко возмутительно, но... но это могут отнести к категории «невинных дворянско-помещичьих шалостей». Поэтому мне нужны более веские улики. Таковой могло бы служить его реальное, фактическое покушение на вашу жизнь.
Евдокия Николаевна побледнела.
— О! Что вы говорите? Ведь он тогда убьет меня. Вы не знаете его.
Путилин ласково взял ее за руку.
— Дитя мое, барынька моя хорошая, неужели вы думаете, что я, Путилин, поведу вас на убой? Доверьтесь мне. Повторяю, нам надо нанести ему решительный удар, а для этого необходимо вызвать с его стороны решительные меры, иначе он выскользнет из наших рук. Слушайте же внимательно, что вы должны делать. Прежде всего спрятать меня. Вы должны дать мне какой-нибудь укромный уголок, хотя бы в роде чуланчика, куда бы никто не мог проникнуть. Найдется?
— Милая барыня, да вот рядом со спальней маленькая гардеробная ваша, — вмешалась Наташа.
— Вот, вот, отлично! — улыбнулся Путилин.
— А потом? — посмелела Евдокия Николаевна.
— А потом... у вас есть коленкор, красный кумач? — Удивление все больше и больше овладевало двумя женщинами.
— Есть.
— Видите ли, я приехал налегке, не захватив ровно ничего из своего «багажа сыскного отдела». Так вы мне соорудите мантию, длинную, с капюшоном, а посредине, на груди — крест из кумача изобразите. Понимаете?
— Понимаю.
Говорит бедная барыня Евдокия Николаевна, а саму трясти начинает со страху.
— Сегодня к вечерку я наведаюсь к вам.
— Как же вы попадете, добрый, дорогой господин Путилин?
С тревогой смотрят на гениального сыщика глаза бедной Евдокии Николаевны.
— Не беспокойтесь, попаду. А вы вот что, главное, помните: вы должны всячески раздражать, приводить в ярость вашего супруга.
— Зачем?
И опять смертельный страх в голосе молодой красавицы.
— Это уже мое дело. Старайтесь вызвать его на припадок того бешенства, которым он страдает. Лучше, если это случится при мне,чем без меня. Тогда, ведь, вас ничто не спасет. Знаете ли вы, что я предвижу, от какой смерти вы можете умереть?
— Где ты был, Иван Дмитриевич? — спросил я моего великого друга, когда, вдруг, неожиданно, около девяти часов утра он появился предо мной в барской усадьбе Х.
Путилин молчал.
Лицо его хмурое, утомленное.
— Я всю ночь беспокоился за тебя. Куда, думаю, девался ты?
— А я сейчас тоже спать хочу, доктор. Оставь меня в покое.
Путилин, действительно, скоро заснул глубоким, свинцовым сном.
Он проспал почти до обеда. Но к обеду вышел бодрый, с какой-то бесстрастно загадочной улыбкой на лице.
Обед был роскошный, один из тех былых дворянских обедов, которые прожрали все разноцветные «выкупные». Дворянство тогда, впрочем, еще не терялось: впереди, ведь, вырисовывался во всем сверкающем блеск ослепительный золотой дворянский банк, этот могущественный оплот одряхлевших в разврате и пьянстве российских патрициев.
К обеду к Х. приехал и Евграф Игнатьевич Ехменьев.
При виде Путилина его опять передернуло.
— Вы плохо выглядите, господин Ехменьев, — за шампанским обратился Путилин к лютому помещику.
— Чем-с, ваше превосходительство?
— У вас глаза что-то полны кровью.
— А-а.. Я плохо провел эту ночь... Бессонницей страдаю.
— Я тоже сегодня плохо спал, — начал Путилин, не сводя сверкающего взора с лица Ехменьева. Всю ночь гулял. А скажите, пожалуйста, кто это у вас в усадьбе так дико кричит? Сегодняшней ночью я слышал ужасные крики.
Путилин задал вопрос быстро, по-своему. Лицо Ехменьева искривилось насмешливой улыбкой.
— Ах, вы и это изволили слышать, ваше превосходительство?
— Как видите.
— Так вас интересует, кто кричал? А это, изволите видеть, один из моих слуг частенько учит уму-разуму свою жену. Она — почти гулящая баба, имеет нескольких обожателей. Как ни бьется с ней, бедняга, никак не может выбить из нее эту дурь. Своего рода Мессалина моей усадьбы.
— Как поживает супруга ваша, Евграф Игнатьевич? — обратились Х. к своему соседу. Лицо Ехменьева стало грустным-грустным.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
