— Прошу извинить меня, господин советник, но в минных делах я полный профан.
— О, молодой человек, вы должны всем интересоваться, всем. Когда-то я тоже думал, как вы. Но война теперь не является только делом армий. Современная война — тотальная война. И каждый из нас, даже инженер-путеец, техник, каждый гражданин Германии и ее работники — солдаты. Да-да, молодой человек, солдаты, обязанные думать о победе. Советуем и вам иметь это в виду.
— Но я могу воевать только как инженер, свойственными методами: улучшать транспорт, давать возможно больше паровозов.
— Вы не совсем правы. Мы требуем от наших работников: будьте не только инженерами и техниками, будьте также солдатами. Враг действует не только на фронте, но и в тылу, он всюду подстерегает нас. Вы слышали, вероятно, о гнусной деятельности бандита, который величает себя дядей Костей. Это не мифическое лицо, как думали некоторые из нас. Это реальная фигура, по-своему умная. Иные наши русские работники думают: это дело нас не касается; мы лойяльные инженеры, работаем честно, и так далее. Должен сказать, что мы требуем от таких работников, как вы, не только лойяльности. Грош цена такой лойяльности, если она граничит с обыкновенной нейтральностью. Мы требуем от наших работников полной преданности интересам Германии, готовности к борьбе за нашу победу, за великое дело фюрера. И нам хотелось бы, чтобы каждый наш работник понял это и сделал надлежащие выводы для себя. А что вы думаете об этом дяде Косте?
— В таких делах я тоже профан, уважаемый господин советник.
— Вот этого мы и не хотим. Наши работники должны в полной боевой готовности встретить любое вражеское выступление. Ну, прощайте!
Господин советник милостиво приподнялся на своем кресле. На дряблых щеках, в заплывших жиром глазках появилось что-то похожее на снисходительную улыбку и сразу угасло. Где-то под седым бобриком мелькнула мысль: «Неплохой работник, но еще немного наивный, и, видно, кое-что у него осталось от большевистских замашек. Но мы его приучим думать по-нашему».
19
Совещание в Минске состоялось вечером в одном из помещений генерального комиссариата. Совещание посетил сам гаулейтер. Он явился с целой свитой своих помощников, чиновников разных отделов. Советник департамента и прочие чины вытянулись в струнку при появлении в зале главного начальника края, дружным хором ответили на его приветствие, угодливо глядели на него, пока он усаживался. Низко наклонив голову, что-то почтительно говорил ему советник департамента железных дорог, и его склеротические пальцы-сосиски в такт поклонам то сгибались, то растопыривались на лампасах генеральских брюк. Лицо советника вдруг просияло, как хорошо начищенная медная кастрюля, — повидимому, герр гаулейтер надумал произнести речь. Заметное оживление царило и в зале. Некоторые из присутствовавших с любопытством поглядывали на начальство, которое видели впервые. Другие равнодушно озирались по сторонам. У третьих, когда за столом началось движение, в глазах загорелся блудливый огонек, по которому сразу можно было распознать обыкновенного шпика.
— Персона, значит, не маленькая… — невольно подумал инженер Заслонов, взглянув на приземистую коренастую фигуру, гаулейтера, который грузно навалился обеими руками на край стола. Кирпичного цвета затылок выпирал из тесного воротника мундира. Грубое, словно высеченное топором, лицо уставилось на аудиторию выцветшими водянистыми глазами. Шпики замерли, только искоса сверлили глазами соседей, следили за их лицами, руками, карманами.
— Господа! — заговорил, наконец, гаулейтер. — Мы собрали вас сюда не на совещание, — нам не о чем совещаться с вами, — а для определенного инструктажа. Тут собрались немецкие и русские работники. Задача у нас ясная: улучшить работу транспорта. А транспорт, как вам известно, — тут он многозначительно взглянул на господина советника, — работает еще очень плохо, чрезвычайно плохо. Германский народ, который сам бог прославил великими победами, не потерпит такого положения. В самом деле, разве можно терпеть, чтобы транспорт подрывал наши победы? Выводы отсюда сделайте сами. Только добросовестная служба, активная помощь немецкому командованию во всех его начинаниях обеспечат вам спокойную жизнь, нормальный быт и нашу поддержку. Всякий, кто попытается явно или тайно выступить против нас, всякий, кто будет уклоняться от активной борьбы с актами диверсии, саботажа, скажем проще — бандитизма, будет беспощадно уничтожен. И не только он, но и его семья, и ближайшие родственники. И если у кого-нибудь из вас остались еще кое-какие иллюзии о возврате прошлого, рекомендую вам немедля расстаться с ними, выкинуть их из головы как ненужный и, я бы сказал, ядовитый мусор. Трудитесь, работайте, заботьтесь о новом порядке, об интересах новой могучей Европы, а этим самым и о своих собственных интересах. Старайтесь и вы заслужите должное уважение, вас отблагодарит немецкий народ и великий фюрер!
На этом и закончилась речь гаулейтера. Он поспешно направился со своей свитой к дверям. Зал заметно опустел. Но советник департамента сразу стал более оживленным и подвижным, хотя сделался с виду еще более важным, чем в присутствии гаулейтера. Он торжественно поздравил собравшихся:
— Вам выпало счастье выслушать речь самого господина Кубе, одного из ближайших соратников великого фюрера. Помните об этой минуте, как об исторической дате в вашей жизни, с сегодняшнего дня вы присоединяетесь к активному сознательному участию в государственной жизни великой Германии, которая осчастливила весь народ Европы новой судьбой, новой жизнью, новым порядком.
В речи советника было еще много высокопарных слов и фраз. Тут встречалось и «на вас смотрит вся Европа», и «на вас смотрят все народы мира», и «сам бог нам сочувствует и наделил фюрера мудростью и предвидением». Не хватало только обыкновенных слов о действительном положении на транспорте, о безотлагательно необходимых мероприятиях по ремонту путей, паровозов, вагонов. И когда из задних рядов послышался довольно робкий вопрос про какие-то костыли, советник департамента словно упал с неба.
— Кто вы такой? — спросил он строго.
— Дорожный мастер… — отрапортовал по всем правилам проворный, но, видимо, не очень сообразительный служака.
— О чем вы спрашиваете?
— О том, уважаемый господин советник, что у нас подчас нет обыкновенных костылей, чтобы укрепить рельсы. А рельсы часто портятся из-за этих самых… партизан.
— Ну, вы, кажется, чересчур впадаете в панику. И вообще вы рассуждаете не совсем с государственной точки зрения. Что означает какой-нибудь костыль в сравнении с историческим ходом событий? В конце концов мы найдем эти костыли. И при чем тут партизаны? В большинстве случаев эти партизаны являются не более, не менее, как плодом болезненной фантазии, — это в лучшем случае, а в худшем — результатом обыкновенного перепуга, трусости. Шире глядите на свет, прислушивайтесь к событиям на фронте, читайте сводки наших побед! А вы — про костыли…
Тут и там послышался приглушенный смех. Бедный служака, некстати выступивший со своими костылями, усиленно тер переносицу и никак не мог понять причины недовольства начальника.
После выступлений обычного характера начался инструктаж. Один за другим выступали руководители разных отделов с заранее заготовленными инструкциями, сухими, нудными и довольно далекими от жизни, от действительности. Главное внимание в них обращалось на разные наказания за те или иные провинности, служебные недосмотры и халатность. И во всех повторялась одна и та же ссылка на законы военного времени.
Некоторое оживление внес доклад или, скорее, информация одного из руководителей СС о борьбе с партизанами. Ее все выслушали с интересом. Информация действительно не лишена была известной доли юмора, о чем, видно, не подозревал докладчик. Сначала он чуть ли не полностью отверг какую бы то ни было опасность со стороны партизан. Потом привел в качестве примера довольно крупные цифры — десятки тысяч якобы уничтоженных за последнее время партизан. В конце концов заверил всех, что окончательная ликвидация ничтожных остатков партизанщины — дело ближайших дней, что получены сведения, правда, еще не проверенные, о поимке известного дяди Кости, парализовавшего работу нескольких дорог. Это сообщение было выслушано при настороженном молчании всего зала. Его встретили по-разному. Одни обменялись радостно-взволнованными взглядами. Два человека крепко пожали друг другу руки, и один из них даже намеревался произнести что-то вроде здравицы или просто поблагодарить худощавого эсэсовца за такое приятное известие. Но, оглянувшись по сторонам и увидя кругом хмурые, насупленные лица, он вдруг сел, точно внезапно потерял дар речи.
