Правда, все эти улики и предположения очень и очень шаткие. Никто не мог привести неопровержимых доказательств непосредственного участия инженера в железнодорожных диверсиях. Но он где-то скрывался, что-то делал до того, как перешел к ним на службу.
И чем больше думал Ганс Кох, тем запутанней становилось затеянное им дело.
Он отправился на работу не выспавшись, в дурном настроении.
Заслонова ввели к Коху два жандарма.
Кох сразу ощутил какую-то безотчетную робость перед этим человеком. Он даже встал и с приветливым выражением на лице попросил арестованного присесть.
Заслонов молчал. Не молчали только его глаза. Таких глаз не любил Ганс Кох, он их побаивался. И несколько взволнованно он повторил:
— Садитесь, господин Заслонов.
Инженер кольнул Коха острым взглядом, но произнес совсем спокойным, обычным тоном:
— Я не привык разговаривать, когда унижают мое человеческое достоинство. Я связан.
— О, эти недогадливые жандармы! — с искренностью, похожей на подлинную, вырвалось у Коха. — Жандармы всегда остаются жандармами, не так ли, уважаемый господин Заслонов?
— К сожалению, мне никогда в жизни не приходилось встречаться с представителями этой почтенной профессии, и я совсем не знаю их.
Оба промолчали.
Кох позвал жандарма, тот проворно развязал Заслонову руки. После этого инженер сел на предложенный ему стул, спокойно сказал:
— Я слушаю вас. Повидимому, у вас есть какие-то обвинения против меня, если судить по некоторому, не совсем обычному, сказал бы я, обхождению со мной.
— Про обвинение потом… Закуривайте.
Ганс Кох придвинул к Заслонову пачку сигарет. Он тут же заметил в глазах Заслонова лукавую усмешку, когда тот на любезное предложение ответил:
— К сожалению, я не курю… Если память мне не изменяет, вы, кажется, тоже не курите.
— О да-да… табак приносит большой вред здоровью.
— Вы совершенно правы, уважаемый господин Кох.
Снова наступило тягостное молчание. И на этот раз снова заговорил Заслонов, взяв таким образом в свои руки инициативу в этом поединке:
— Вот что я должен сказать вам, господин Кох: мы с вами не маленькие, в жмурки играть не собираемся. Помимо всего этого, я деловой человек и, как у нас говорится, люблю сразу брать быка за рога, чтобы не терять зря времени. Какими причинами вызван мой арест? Это во-первых. А во-вторых, когда я смогу передать мои служебные дела господину Штрипке, чтобы не вносить беспорядка в работу депо? После, если вам заблагорассудится, вы можете без всякого вреда для вашего транспорта держать меня здесь сколько угодно.
Как ни крепился Ганс Кох, чтобы выдержать до конца тон, взятый им в начала допроса, но не смог. Спокойствие Заслонова, этот разговор о депо, о транспорте — словно они сидели на совещании в конторе или за чашкой кофе в ресторане — взорвали гестаповца. Куда делись вся его показная вежливость, вся его готовность вести спокойную беседу. Он внезапно вскочил и, еле удержавшись, чтобы не стукнуть кулаком по столу, закричал:
— Встать, когда с вами разговаривают! Вы забываете, где вы находитесь!
Заслонов встал.
— Простите, я чем-нибудь обидел вас? Я, кажется, ничего обидного не сказал?
— Молчать, когда с вами говорят. Какое нахальство! Он еще задает мне вопросы! Что мне ваши обиды? Что мне, что мне… Я сам, я…
Трудно было Гансу Коху сказать что-нибудь путное, обстоятельное, тем более в таком раздраженном состоянии. Он вытер вспотевший лоб, залпом выпил стакан воды, отдышался, сел. Взглянув исподлобья на инженера, сухо произнес:
— Садитесь.
Потирая руки и глядя куда-то в сторону, он, наконец, снова заговорил спокойно:
— Прежде всего я хочу с вами договориться, даже не договориться… Я просто приказываю вам: бросить все свои хитрости, разговор про депо, про службу и отвечать только на мои прямые вопросы. Вы являетесь опаснейшим преступником. Вы есть… есть… как это… — тут Кох посмотрел в свою записную книжку. — Вы есть Костя! — выкрикнул Кох, ожидая эффекта от своих слов.
— Вы совершенно правы, господин Кох. Я действительно Костя. Так звали меня, когда я был подростком, так меня называли товарищи. Но примите во внимание, что меня, как взрослого человека, обычно называют Константином Сергеевичем.
— Вы есть… есть… — Ганс Кох заглянул в блокнот, — вы есть… дя-я-ядя Костя!
— К сожалению, господин Кох, я никогда не был и, вероятно, никогда не буду дядей. У меня нет племянников, так как я не имею братьев и сестер, у которых были бы дети.
— Погодите! Вы снова не отвечаете на вопросы. Вы есть дядя Костя, крупный преступник, который руководит… руководит отрядом диверсантов на транспорте. Отчего вы молчите?
— Я слушаю вас. Я хочу до конца выслушать все ваши обвинения, чтобы ответить на все сразу.
— Да-да… Это похвально. И чем скорее вы это сделаете, тем лучше будет для вас. Вы взрывали наши паровозы, вы взорвали на этих днях водокачку. Вы держите связь с партизанами района. Вы близкий человек известного лесника Остапа, его дочка… ваша невеста! Вы убили нашего агента Сацука. Вы подослали ко мне… — тут Кох немного замялся, даже опустил глаза, — эту девушку Любку с ножом, чтобы она убила меня, или господина коменданта, или еще кого-нибудь из офицеров. Вы диверсант, убийца, шпион, который по нашим законам подлежит немедленному уничтожению.
— Все, господин Кох?
— Да, все… Вы еще расскажете нам о том, что известно вам лично.
— Мне кажется, господин Кох, что и того, что вы рассказали здесь о моей персоне, хватит для оправдания моего немедленного уничтожения, как вы имели честь сказать мне.
— Ну?
— Мне больше нечего прибавить к тому, что я сказал.
— Значит, все сказанное мною является правдой.
— Если детские сказки можно принять за подлинную действительность, тогда я могу с вами согласиться.
— Ничего не понимаю. Что вы хотите этим сказать?
— Повторяю, если сказки, обыкновенные сказки могут быть правдой, тогда я признаю ваши обвинения.
— Я не позволю шутить со мной! Я…
— Прошу вас не волноваться, это же в ваших интересах, я задам вам один небольшой вопрос: вы читали когда-нибудь сказки Шехерезады?
— Сказки? Хо… кто же не читал сказок? Когда-то в детстве я тоже читал… Да… сказки… Грим, потом, потом Андерсена… и еще… Но при чем тут сказки? О-о, я догадываюсь… вы хотите поставить себя на место Красной Шапочки? А меня сделать волком? Что ж, я волк, если вам это нравится…. Я свирепый волк. Если потребует мой фюрер, если потребует наша империя, я перегрызу горло каждому, кто осмелится поступать наперекор, Даже думать иначе, чем думает наш фюрер.
— Простите, господин Кох, я не имел в виду никаких сравнений. Я сказал вам только о сказках Шехерезады. Я сказал для того, чтобы доказать вам, что все предъявленные мне обвинения, которых хватило бы на сотню смертных приговоров, напоминают сказочную фантастику Шехерезады. Да-да, сказочную, необыкновенную, правда, в данном случае, не совсем чарующую для меня, но все же фантастику, выдумку, то, что мы называем остроумным вымыслом. Но, насколько мне известно, ваши законы считаются только с конкретными фактами, реальными событиями, реальными преступлениями.
— Вы меня, пожалуйста, не агитируйте и не учите! Я сам разбираюсь во всех этих тонких штучках.
— Тем лучше для меня, уважаемый господин Кох. А учить вас у меня нет никакой нужды. Во-первых, вы сами способны разобраться, где правда, а где вымысел. А во-вторых… я ваш пленник. Больше того, я узник ваш. Вы угрожаете мне не больше, не меньше, как смертью. А умирать мне не хочется. Я люблю жизнь. А потому мне хочется знать настоящие обвинения, настоящие доказательства моих якобы преступлений, а не детские сказки.
— Что вы пристаете ко мне со своими сказками? Расскажите лучше подробно обо всем, что давно нам известно.
— Что ж мне рассказывать, если вы говорите, что сами все знаете.
— Довольно притворяться, господин инженер! Расскажите о своем участии во всех этих гнусных преступлениях.
— Каких, уважаемый господин Кох?
— Я уже говорил вам.
Заслонов с минуту помолчал. Как надоел ему этот нудный разговор. Но ничего не поделаешь! Не полезешь на рожон, в лобовую атаку. Этим ничего не выиграешь ни для себя, ни для дела.
— Знаете, уважаемый господин Кох! Я вас очень понимаю. Мне понятны ваши мысли и ваши поступки. Представляя себя на вашем месте, я даже сочувствую вам. На вас возложена немецким правительством ответственность и почетная задача: охранять закон и порядок, разоблачать и карать врагов империи. И вполне естественно, что в каждом, кто не является немцем, как, скажем, во мне, вы видите врага или, в лучшем случае, потенциального врага. Это с точки зрения ваших профессиональных, служебных интересов. Но, кроме узких профессиональных интересов, к которым порой присоединяются и узко личные интересы, существуют еще, уважаемый господин Кох, интересы государства. А эти интересы в данном конкретном случае расходятся с вашими личными. Государство приказывает мне работать на немецком транспорте, ибо этим я прямо или косвенно помогаю вам. А с точки зрения ваших узко личных интересов — чтобы вам было спокойнее, чтобы чего не вышло, — вам лучше держать меня в тюрьме или попросту уничтожить.
