Вот и шустрый водила Петя Шутов, родом из Елабуги, выбыл из моего повествования. И более я с ним на бумаге не встречусь…
– Вон какие у вас вокруг культурные и доброжелательные трудящиеся, – сказала Виктория. – А ты, Куделин, хоть и передовик и человек высокой нравственности, – злой. Значит, ты считаешь, что я здесь недостоверная и неуместная. Скажи, и я немедленно отсюда уберусь. Чемодан понесу сама.
– Это было бы требованием истерика. Истерик бы и догнал у дверцы машины, уходящей в Тобольск. Я человек реальных обстоятельств. Комплект свежего белья я сейчас тебе принесу.
– Подожди. Разве ты не хочешь услышать, зачем я тебя искала и нашла?
– Зачем?
– Ты знаешь об этом. Чтобы стать тебе женой.
– Не получится, – сказал я.
– Не получится… – повторила Виктория, и чашечки весов будто бы закачались перед ней. – Не получится… Ну что ж… Значит, и не получится… Но просто ведь как подруга я имею право побыть вблизи тебя… Я ведь давняя подруга… Семь с лишним лет… Восемь.
– С большими перерывами…
– Вина в причинах большого перерыва, будем считать, обоюдная… Но быть просто твоей подругой два дня я не выдержу… Я – женщина, Куделин, и чтоб ты знал, отнюдь не холодная, напротив… Так… Хорошо… Я – бизнес-баба, ты помнишь?.. Давай романтическую ситуацию отбросим, а рассмотрим, раз уж я сюда тащилась тысячи километров по необходимости, которая тебе должна быть ясна, ситуацию бытовую… Ко мне как к подруге и вечно-постоянной жене расположения нет. Нет так нет… Жаль, но что поделаешь… Я в Тюмени газеты почитала… Требуются вахтовые геологи, вахтовые буровики, вахтовые домики… Я, Куделин, готова стать тебе вахтовой женой. Свои дела, свои бизнесы совершаю, а к тебе лечу в лучшем случае на неделю.
– Это я получаюсь вахтовым. Вахтовый муж. А жена у меня прилетающая.
– Вот и замечательно! – обрадовалась Виктория. – Я – прилетающая жена. А ты, Куделин, – вахтовый муж. Согласен?
– Надо подумать, – хмуро сказал я.
– Да что ж тут думать! Тебе же, Куделин, сплошные выгоды!.. А чтоб у тебя не было комплексов, скажу всерьез. Ты передовик высокой нравственности, но и я человек щепетильный. С Пантелеевым я не живу полтора года. В мире, кроме тебя, у меня никого нет. Отправляясь в Турпас, я имела разговор с матерью и Юлией. И ни о чем не умолчала. Я знаю тебя и чувствую, что ты, не важно по каким причинам, из миллионов меня выделяешь. Тебе придется сравнивать меня с Юлией, но я перетерплю. Юлия и мать могут перестать со мной разговаривать, но я и это перетерплю. Два дня подругой с тобой я не вытерплю. Я терпела это годы в Красновидове и Москве, а ты не сделал меня женщиной. Как я осталась жива… Теперь я согласна стать твоей вахтовой женой. Помоги мне. Мне это необходимо. Ты же можешь приравнять меня к резиновой кукле. В Лондоне она стоит полсотни фунтов. Я же не обойдусь тебе и в копейку. Женщина у тебя здесь есть?
– Восемь! – выпалил я. – И еще по одной в каждом сугробе.
– Понятно, – сказала Виктория. – Женщины у тебя нет. А она должна быть. Для кровообращения. Чтоб у тебя прыщи на подбородке не выскакивали. Как же без вахтовой жены-то? И главное – живи как хочешь и с кем хочешь, с восемью и с сугробами, но я являюсь на два, на три дня, и ты – только мой и более ничей… Условия – совершенно не болезненные…
– Слушай, Виктория Ивановна Пантелеева, урожденная Корабельникова!.. Я ведь и впрямь выволоку тебя сейчас на морозец и к конторе… А там дожидайся оказии до Тобольска…
– Мне оставлена койка на две ночи, тебе же рекомендовано, пока комендант не отбыл в деревню, взять у него для меня комплект белья, вот и отправляйся за ним и за жратвой. Я оголодавшая, но в столовую сегодня не пойду… И еще: попроси у кого-нибудь из опрятных соседей ножницы. – У меня есть ножницы, – пробормотал я.
– Тупые?
– Нормальные ножницы. И не одни.
– Извини, я тебя обидела… Ты же хозяйственный мужчина…
– Зачем ножницы-то?
– А затем, малахольный Василий, что тебя стричь надо. Ты стыдишься моих песцов, а мне неприятно быть рядом с таким заросшим. В молодости ты всегда был аккуратно пострижен. А сейчас ты похож на бродягу, ночующего под темзинским мостом.
– Виктория Ивановна, ты пользуешься тем, что ты у меня… у нас в гостях… Да, зарос!.. Мы торчали на горе Лохматой!
– Именно что на горе Лохматой… Слышали, слышали… Погорельцы! За печкой не уследили… И все же двигай за провизией. Для гостьи-то.
«Прихватила она меня, прихватила, а я лишь ворчу и мямлю», – сокрушался я, добыв комплект белья и направляясь в столовую. Магазинчик наш, родственник сельповского, находился опять же в пределах столовой. Кроме хлеба я мог купить там консервы. В изобилии у нас тогда были изделия китайские, я взял банки свиной и говяжьей тушенки «Великая стена» и компоты – сливовый, айвовый и грушевый. Подумав, я все же заскочил на кухню столовой и попросил у девчат десяток горячих беляшей. «Так-так-так, Васенька! – услышал я ожидаемое. – Кормим мы, значит, тебя, а любви возвратной нет! Приезжает богатая тетенька, и у нас крушение надежд… Мы тебе сейчас в беляши насыплем стекло и мышьяк!» – «В шесть сыпьте, – согласился я. – Четыре оставьте на прокорм погорельцу».
«Что я нервничаю-то? – отчитывал я себя, возвращаясь к лондонско-московской визитерше. – Ведь я знал, что она появится здесь…» Не только знал, но и эгоистически убеждал себя в том, что иного и быть не может. Именно так. И здесь я жил с уверенностью, что Виктория, какой я ощутил ее в московских разговорах, меня в Сибири отыщет. Место себе тихонькое подбирал вовсе не для того, чтобы от Сергея Александровича Кочерова петлять в заснеженных кустах, а чтобы Виктории Ивановне создать затруднения, естественно – преодолимые. И если бы она ко мне не явилась, стало быть, я ничего не понимал в людях вообще и в женщинах в частности. Из Москвы я уехал, конечно, не из-за трехстрочного письма Вики, грузовик Пшеницына нельзя было посчитать шутейным. Досадовать на то, что Вика не бросилась сразу разыскивать меня в Сибири, мог бы только сопливый и самовлюбленный юнец… Но вот Виктория Ивановна в Турпасе… Что делать – я не знал. «Ты пришла, меня нашла, а я растерялся…» Очень весело… Аа-а, ладно, постановил я, пусть все решает сама нагрянувшая подруга, может, ей доставят удовольствие двухдневные приключения на берегах Иртыша. А во мне будет улучшено кровообращение… С тем я и постучался в свою комнату.
– Ба! Беляши! Да еще и горячие! Прелесть какая! – обрадовалась Виктория. – Ты, Васенька, заслужил быть Печориным. Или Чайльд Гарольдом каким-нибудь. Бабы, стервы и дуры, довели тебя до благородно-ледяного состояния. Но ты смог преодолеть в себе Печорина, и вот – такие беляши! Так кто же я теперь для тебя?
– По поводу тебя как моей жены, долговременной или вахтовой, я не решил. А потому оставайся подругой с восьмилетним стажем.
– Самый кислый приговор, – поморщилась Виктория. – Ну что ж, насильно мила не будешь… Тушенку спрячь, а компоты ставь на стол. Я тебе доставила виски. И три бутылки эля. Это – как подруга. Сейчас мы выпьем за встречу. А потом я тебя постригу. Это уже как вахтовая жена. Если, конечно, не засну с дороги и разомлев от твоих чудесных беляшей…
И дальше, накрывая на стол, Виктория, а была она теперь в недоступных в Москве джинсах, в зеленой водолазке – к меди волос, болтала или, можно сказать, тараторила, что прежде не было ей свойственно, я больше молчал, но все же нет-нет, а вставлял в ее непрерывный текст невесомые шуточки, и эта пустая дребедень продолжалась и продолжалась, ничего серьезного мы друг другу не сказали. То есть Вика сказала – и очень серьезное, – прежде чем отправить меня за провизией. А я ответил лишь обещанием выволочь на морозец, стало быть, никак не ответил. Но я продолжал считать, что я нынче сторона выжидающая, с необязательностью решений и действий, как бы и несамостоятельная, а если женщина летела за тридевять земель и одну область, то пусть совершает то, что задумала, противиться ей, при том, что обеты нас друг с другом никакие не связывали, было бы глупостью. Мы продолжали облегчать соблюдение приличий болтовней и дребеденью, выпили за таежное свидание, и Виктория предложила не откладывать приведение в порядок моей головы. «Через полчаса ты будешь способен появиться в Уимблдоне и на Пикадилли…» – «На кой хрен ваши Уимблдоны и Пикадилли!» – огрызнулся я. Виктория поняла, что допустила оплошность, и, помолчав, сказала: «Вот ты дулся на меня на улице, будто я бестактно для Турпаса вырядилась. Но это мой обычный наряд. Для людей, с которыми веду вовсе не личные дела, я обязана выглядеть обеспеченной и со вкусом одетой, и если бы для твоего Турпаса я натянула на себя какую-нибудь задрипанную спецодежду, я что – проявила бы уважение к местным жителям?.. Не думаю». – «Ну ладно, стриги. Только для Турпаса и Тобольска, – проворчал я. – В Уимблдон я не попаду».
