Расчеты по оборудованию депо не отличаются большой сложностью. Для съемки острова Большевик потребуется пройти не более 700 километров. При средней скорости движения в 20 километров в сутки, с учетом задержек на определение астрономических пунктов, остановок из-за метелей и туманов, придется пробыть на острове от 30 до 35 суток. Следовательно, на этот срок мы должны запасти на острове собачьего корма, топлива и продовольствия. Путь к острову и возвращение займут 15–20 суток; значит, надо прибавить еще пеммикана и на эти дни, разбросав его мелкими партиями на будущей дороге. Таким образом, предстоит забросить на линию будущего маршрута около 600 килограммов корма для собак и топлива. К этому надо прибавить лагерное и рабочее снаряжение, продукты для людей.
Поэтому еще в конце полярной ночи мы перебросили большую часть груза на восточную оконечность островов Седова, намереваясь с появлением солнца продвинуть груз сначала на остров Октябрьской Революции и уже потом, третьим рейсом, пройти дальше на юг, перебраться через пролив Шокальского и устроить продовольственные склады на самом острове Большевик. По нашим расчетам, для этого предстоит посетить остров два раза, чтобы оборудовать один склад в его северной части, а другой — в юго-западной. Исследование острова надо начать с запада, чтобы после съемки южного берега выйти к восточному с облегченными санями. Берег этот — высокий, горный, а состояние льдов для путешествия на собаках обещает быть наименее благоприятным, — значит, восточную часть маршрута надо проделать по возможности налегке.
Мы ожидали появления солнца, чтобы сразу начать работу по подготовке последнего этапа съемки Северной Земли с расчетом закончить эту подготовку к 1 апреля, чтобы 10 апреля выйти в самый большой из наших маршрутов. Но Арктика спланировала по-своему. После восхода солнца одна за другой начались метели. Они налетали почти беспрерывно и не выпускали нас с базы вплоть до 3 марта. Особенно свирепый шторм разыгрался в ночь на 29 февраля, мы прозвали его Касьяновой бурей. Буйный снежный вихрь несся со скоростью, превышающей 20 метров в секунду. Сложилась погода, о которой говорят: «света белого не видно». При 35-градусном морозе такую погоду трудно было переносить даже на базе. Метель буквально душила. И это продолжалось почти трое суток.
После метели Арктика преобразилась. Вверху не осталось ни одного облачка. По утрам еще задолго до восхода солнца небо окрашивалось в характерный для наступления полярного дня нежный медно-зеленый цвет, потом становилось бирюзовым; а вечерами, когда солнце уходило на покой, на небе вновь появлялись зеленовато-голубые оттенки. Они сгущались, приобретали цвет вороненой стали, и на этом фоне загорались необычайно яркие звезды. Барометр держался хорошо. Казалось, все предвещало длительное затишье.
Мы решили, что время наступило, и 3 марта выступили в поход.
Новая страда началась.
Первую ночь мы провели в 30 километрах от базы, у берегов островов Седова. На следующее утро, чтобы сократить путь километров на тридцать и выгадать целый переход, мы не пошли в глубь залива Сталина, а направились через морские льды, по прямой линии, на мыс Кржижановского. Высокие гряды торосов располагались здесь, как правило, параллельно нашему курсу и почти не мешали передвижению.
В минувшую полярную ночь у нас не было необходимости предпринимать большие переходы. Самые продолжительные поездки на собаках не выходили за пределы островов Седова и не превышали 60 километров. Для нас они были скорее развлечением, чем работой. И теперь мы, стосковавшись по длительной дороге, рвались вперед. Нас радовал и ледовый простор, и медно-зеленое небо, и застывший в неподвижности воздух, и быстрый бег собак; а мороз казался такой же незначительной помехой, как и окружающие нас холмы торосов.
С утра попрежнему стоял полный штиль, термометр показывал — 40°, небосвод был совершенно чистый, и ничто не предвещало перемен. Потом мы любовались разгорающейся зарей и наблюдали, как из-за горизонта выплывал четко очерченный, полный диск солнца.
Но все хорошее скоро закончилось. После полудня с северо-востока налетела метель, покрепче той, которую мы пережидали перед отправлением в поход. Буран нагрянул, точно смерч, и через четверть часа ничего не осталось от спокойной обстановки последних двух суток.
Теперь идут уже третьи сутки, как метель бушует со страшной силой, держит нас на месте и заставляет гадать: где же мы находимся — все еще у берегов Северной Земли или, как говорит Журавлев, уже приближаемся к Архангельску?
…Пока писал, руки у меня совсем закоченели, хотя я несколько раз и прерывал записи. Но все же это занятие помогло мне скоротать часы.
Время уже заполночь. Попрежнему гудит метель, а за палаткой тот же бурлящий черный ад. Лед под нами цел, толчков не чувствуется.
Пора заступать на дежурство Сергею. Он будет прислушиваться к бушеванию метели, следить во тьме за льдами, а я заберусь в спальный мешок и засну с надеждой на то, что утром положение улучшится.
* * *
Проснулся от боли в ноге. Низ моего спального мешка был завален свежим снегом. Журавлев, весь белый, точно мельник, стоя на коленях, сбивал с себя снежную пудру. Лицо его было мокро, а с бровей свисали длинные ледяные сосульки.
Он только что делал вылазку: хотел «посмотреть», что делается «на улице». Выход из палатки оказался занесенным сугробом, и Журавлев, чтобы выбраться наружу, должен был отгрести снег внутрь палатки и почти по пояс завалить меня.
Сейчас он только что вполз обратно.
— Ад, настоящий ад! Еще хуже, чем вчера, — услышал я вместо утреннего приветствия. — Палатку совсем сровняло. Боялся — не найду ее и ползал с веревкой. Словно Иван-царевич с клубком ниток. Все собаки опять под сугробом. Ветер не дает подняться, даже на коленях не устоишь…
— Потому ты и навалился на меня? — перебил я, выдергивая свою ногу из-под его колена.
Сергей попытался отодвинуться в сторону и тут же уперся в противоположную стенку палатки. Наше жилище, придавленное сверху сугробом, а внутри наполовину загроможденное ворохом снега, стало очень тесным.
— Как трещина?
— Добрался до нее на четвереньках. Обратно еле дополз. Вся засыпана снегом, не расходится. Что-то удерживает льды.
— Значит, доброе утро!
— Да, добрее не придумаешь!
Так наступило утро 7 марта. Часы показывали 8.
Мы очистили от снега одежду, сложили ее в еще свободный угол палатки и приготовили завтрак. Потом кое-как выгребли из палатки снег и расчистили выход. Он теперь уходил вертикально вверх и напоминал узкий колодец. С трудом мы выбрались наружу.
