Журавлев был прав. Метель свирепствовала еще сильнее, чем накануне. Ветер не изменил направления. У палатки скорость ветра достигала 28 метров, а когда мы выползли на гребень прикрывавшего лагерь тороса, анемометр показал 34 метра в секунду. Это означало, что жестокий шторм перешел уже в ураган. По шкале Бофорта, принятой моряками для классификации движения воздуха, ураганом называется ветер со средней скоростью более 29 метров в секунду, или более 105 километров в час; такой ветер называется еще и 12-бальным. Выше этого балла показателей на шкале нет. А в графе «влияние ветра на наземные предметы» о ветре со средней скоростью в 23 метра в секунду (крепкий шторм) сказано: «вырывает с корнем деревья»; жестокий шторм со средней скоростью в 27 метров в секунду «производит большие разрушения»; ураган более 29 метров в секунду (какой бушевал у нас) «производит опустошения». К счастью, ни разрушать, ни опустошать у нас было нечего. Наша палатка была защищена от урагана наметенным над ней сугробом. Беспокоило лишь одно: удержались бы льды.
Я вспомнил ураган, пережитый нами в мае прошлого года севернее мыса Ворошилова, когда Журавлев, болевший снежной слепотой, сидел с завязанными глазами. Тогда ветер вблизи лагеря, расположенного под защитой айсберга, достигал скорости 27 метров, а на открытом месте несся с быстротой 37 метров в секунду. Но тогда не было снега, о чем мы сожалели: хотелось посмотреть картину метели при таком ветре.
Сейчас эта «картина» была перед нами. Метель хлестала в лицо, жгла его, точно раскаленным железом, захватывала дыхание, ревела и, казалось, хотела смести и уничтожить все на своем пути.
Ураган захватывал своей мощью, заставлял даже любоваться собою и забывать о серьезности нашего положения.
Но все же наступил кризис. Буря не могла бесконечно бушевать с такой яростью и достигла своего предела. К полудню силы ее начали иссякать. В сплошной, беспрерывный рев начали врываться визг и свист; это говорило о том, что ветер становится порывистым. Еще через час уже слышалось завывание. Лишь время от времени ураган вновь пытался свирепствовать, как бы силясь сохранить прежнюю мощь.
К 15 часам ветер склонился к востоку, скорость его уже не превышала 6 метров и только отдельные порывы вздымали снег и пронзительно свистели.
Метель кончилась.
Теперь можно было осмотреться. На западе и юго-западе большими пятнами темнело водяное небо — признак открытой воды. С высоты торосов мы увидели крупное разводье всего лишь километрах в двух-двух с половиной от нашего лагеря. Нашего лагеря вскрытие льдов не достигало. Трещина — не в счет.
Откопать палатку и собак теперь уже было не трудно. Скоро мы пустились в путь. Продолжавшаяся поземка досаждала собакам, но мало беспокоила нас. Небо затянуло облаками. Сразу потеплело. Термометр показывал только 25° мороза.
Такой мороз при скорости ветра в 6 метров обычно дает себя знать, но в этот день он казался нам незаметным. Мы пересекли несколько свежих узких трещин и, приближаясь к Земле, попали в полосу рыхлого, убродного снега. Он в огромном количестве был сброшен бурей с ледникового щита и не успел смерзнуться. Путь по такому снегу очень труден. Потому мы и не замечали мороза. Но когда мы, уже в темноте, выбрались на мыс Кржижановского, где отпала необходимость тащить на себе тяжелые сани, мороз сразу почувствовался по-настоящему. Первое, что мы сделали, — установили палатку и сбросили с себя мокрое белье.
Процедура переодевания при 25-градуоном морозе мало приятна, но как хорошо чувствуешь себя в сухой одежде!
Пока я, лежа в мешке, вел запись, Сергей, тоже не вылезая из мешка, успел приготовить «мечту». Нет сомнения, что заснем мы достаточно крепко. А утром, сложив припасы, повернем, вероятно, обратно на базу за очередной партией груза.
* * *
Обратный путь в 120 километров на пустых санях проделали за два перехода. В первый день, покинув мыс Кржижановского, поднялись вдоль кромки ледника к северу, обошли стороной полосу убродного снега, потом пересекли залив Сталина и вечером, в начавшейся новой метели, разбили лагерь на полуострове Парижской Коммуны.
Утром нас встретил ветер скоростью в 15 метров при 20-градусном морозе и тучах снежной пыли. Это была нешуточная метель. Но после того, что мы пережили на морском льду, такая метель не могла удержать нас на месте. Правда, пурга неслась с запада, била нам прямо в лоб, но путь был знаком, сани легки, и мы решили пробиваться к дому.
По очереди выходя вперед, чтобы пробить задней упряжке дорогу, мы шли против метели. К вечеру она, точно поняв наше упорство и бесполезность своих усилий, неожиданно стихла. Около полуночи, в полной темноте, мы подкатили к домику.
— Где вас захватила метель? — был первый вопрос, которым встретил нас Ходов.
В районе базы она бушевала немногим более двух суток и была заметно слабее. Ветер только в отдельные моменты достигал скорости 22 метров. Очевидно, мы с Журавлевым попали в самый центр воздушного потока. На базе ветер сорвал антенну, разметал с вешал медвежьи шкуры и совсем занес вход в домик.
В комнате, при свете, мы были озадачены восклицанием:
— Да вы обморозились!
Мы взглянули друг на друга и убедились, что кожа на лицах почернела. Журавлев долго рассматривал себя в зеркало и недоумевающе повторял:
— Вот лешой! Да где же это прихватило? Даже не заметил.
Удивлялся он так, словно вернулся обмороженным из теплых стран.
К счастью, обморожение было поверхностным. То, что мы испытали за трое суток, сидя на льду, могло обойтись нам гораздо дороже.
Первый рейс на остров Большевик
Мы не могли быть уверенными в том, что и в дальнейшем, при переброске продовольствия на остров Большевик, метели не помешают нам. Наш план трещал по всем швам. Отставание в его выполнении достигло шестнадцати дней.
Скорейшее оборудование продовольственных складов на острове Большевик стало ключом к успешному окончанию экспедиции. Каждый из нас хорошо понимал, что наш дальнейший успех целиком зависит от своевременного устройства этих складов.
Все это возбудило нашу энергию, усилило готовность биться за намеченный план со всем ожесточением. Мы готовы были выехать в любую метель, вступить в борьбу со всеми силами Арктики, но добиться своей цели.
Уже через день после возвращения с мыса Кржижановского, когда с наших лиц еще не сошла почерневшая обмороженная кожа, мы с охотником снова были в походе. Он продолжался 17 суток и решил успех экспедиции. Запомнился этот поход не меньше, чем предыдущий. Но как различны эти воспоминания!
