— Три дня хоронился мой кореш в скалах, в пещере и все разузнал. Один алуштинский пистолет, вроде тебя, лет четырнадцати, воду и хлеб ему носил. И докладывал про пленных комиссаров. Три дня их тиранили, избивали, а потом расстреляли чуть живых в Глухой балке под Алуштой. Вместе с ними погибли товарищи из алуштинского Совета и отряда Красной гвардии…
Матрос замолчал. В тарапане стало светлей. Полутьму пронизывали яркие узкие полосы света из дверных щелей.
Юре очень хотелось разузнать побольше об алуштинском «пистолете», но спросить Гришу он не решался.
А тот, будто угадав его мысли, заговорил:
— Да, хлопчик тот боевой! Документы кое-какие, что комиссары везли, он нашел в кустах и товарищу моему передал. И рассказал, что верховодили расправой два главных бандита: сын ялтинского муллы Мустафа Меджидов и русский офицерик Григорий Бродский. Этот гаденыш, сопляк, самолично мучил раненых и связанных наших товарищей. Сам расстреливал пленных, да не сразу, а все норовил в живот, чтобы дольше мучились… Ну, мы их запомним, крепко запомним!
Юра опешил. Бродский?! Григорий? Да это же Гога Бродский, черт возьми!
Между тем совсем рассвело. Матрос поднялся и потянулся так, что хрустнули суставы.
— Вот что, Ганна. Придется мне здесь до ночи просидеть. Лягу за теми бочками. А ты снаружи замок навесь. Воды, и пожевать чего-нибудь принеси. А ты, Юра, молчок! Смотри никому не трепись, что я здесь был. И кой черт тебя принесло сюда?! — с досадой сказал он.
— Дядя Гриша! Никто никогда ничего от меня не узнает. Честное слово! Только, может, Сереже можно рассказать, сыну дяди Трофима?
— Ни-ни! Ни Сереже, ни матери, никому… Приказ тебе даю!
Юре, конечно, не терпелось узнать, зачем Гриша пришел сюда, где теперь живет, что должна сделать для него Ганна. Но он молчал, понимая, что здесь большая тайна. И он сразу почувствовал себя вдвое взрослее.
4
Ослепительно сияло майское солнце, стрекотали цикады. По вечерам в воздухе носились огоньки светлячков. Лениво ласкало берег лазурное море… А над Россией бушевали штормы, вьюги и пожары гражданской войны и иностранной интервенции. Грозное лето 1918 года!
К середине лета три четверти Советской страны были заняты врагом. Немцы; англо-французские, американские и японские интервенты; белоказаки атамана Краснова на Дону; Добровольческая офицерская армия Деникина на Кубани; мятежный чехословацкий корпус на Украине и в Сибири; турки в Баку — вся эта вражья сила огненным кольцом окружила Советскую Россию. К концу лета только на одной четверти территории страны держалась советская власть, героически отбиваясь от наседающих на нее полчищ.
Лишь отголоски этой гигантской борьбы доносились в тихий Судак.
…После неожиданной встречи с Гришей-матросом Юра днем пошел к Коле. Как всегда, возле парикмахерской сидели несколько дядек. Но если недавно еще издалека можно было услышать громкие голоса спорщиков, то сейчас они говорили тихо, были немногословны. У Коли был и Сережа. Мальчики вышли на улицу, уселись на край тротуара.
До чего же Юре хотелось рассказать о сегодняшней ночной встрече! Об Алуште и Гоге Бродском… о «пистолете» из Алушты… О дяде Грише… Ну, просто нет сил терпеть! Для них всех Гриша-матрос был образцом удали, бесстрашия и доброты. Они подражали Грише во всем. Он ходил вразвалку — и мальчики делали то же. У него вился чуб — и мальчики завели такой же. Он говорил с хрипотцой — и мальчики пытались ломать голос. Юра очень сердился на Ганну, что она не вышла замуж за Гришу, — дура такая!
— Интересно, где теперь может быть Гриша-матрос? — как бы невзначай задал вопрос Юра и искоса посмотрел на приятелей.
— А я знаю? — бросил в ответ Сережа, отводя глаза в сторону. — Где надо, там он и есть…
— Слушайте вы, туземцы! Я уже четыре приказа генерала Коша сорвал. И обращение какого-то Сулькевича. Давайте вместе, легче будет. Степана тоже позвать надо, он длинный. Двое длинных — Степа и Юра — будто читают и прикроют нас с Серегой, низеньких. А мы раз-раз, срываем к черту приказы.
Договорились, что завтра вечером выйдут. Сегодня Юра не может, дома занят. А чем занят, Юра не сказал: он все же хотел тайком посмотреть, как Гриша будет уходить из тарапана.
К парикмахерской подошел Никандр Ильич. Мальчики встали. Он был угрюм, шел тяжело, опустив голову. Старого учителя в Судаке уже многие знали, называли профессором.
— Проходите, господин профессор, садитесь, — сказал часовщик Жора, уступая свою очередь.
Никандр Ильич поблагодарил и опустился в кресло. Колин папа приветствовал его, особенно сильно защелкав в воздухе своими знаменитыми ножницами. С улицы зашли сидевшие там трое постоянных членов «мужского клуба». Люди любили послушать «господина профессора». Мальчики тоже протиснулись в маленькое помещение. Сладко пахло мылом, одеколоном.
— Что вы скажете за нашего нового царя кайзера Вильгельма? — спросил Колин отец, яростно намыливая щеки Никандра Ильича. — А? Дай бог ему здоровья на том свете… Турецкий салтан, кайзер, хан Сейдамет — все прямо-таки влюбились, в наш Крым…
— Бери полтоном ниже, Костя, — буркнул часовщик Жора.
— А что я такое выдающееся сказал? — спросил парикмахер. — Хорошие господа полюбили Крым и прямо-таки, душат его от любви. Даже приятно… Скажите, господин профессор, что это за новое правительство теперь в Симферополе? Как его стричь?
Никандр Ильич подставил щеку и, как в гимназии на уроке, объяснил:
— Германское командование разрешило сформировать крымское краевое правительство из вполне благонадежных лиц, которые будут содействовать планам и намерениям этого командования. Во главе правительства царский генерал Сулькевич, литовский татарин. Его заместитель — бывший при царском режиме таврический губернатор, монархист князь Голицын, министр финансов граф Татищев, земледелия — немец колонист Рапп. Бывший царский сановник князь Горчаков, вернувшийся из Турции Джафар Сейдамет, владелец обширнейших земель помещик Налбандов… Как видите, германское командование сформировало вполне надежное «туземное правительство». Из «патриотов» российских.
Никандр Ильич замолчал и подставил другую щеку.
Парикмахер, орудуя бритвой, сказал:
— Хорошую компанию подобрали немцы для нас. Вот спасибо им! Генералы, князья, помещики, губернаторы, банкиры. А мы так скучали за ними, так скучали… Теперь понятно, почему первым делом Сулькевич объявил, что все степные земли, имения и дворцы Южного берега, фабрики и пароходы, национализированные при советской власти, возвращаются бывшим хозяевам. От жаль, что у меня фабрики нет. Получил бы я ее сейчас обратно и немецкий патруль к воротам выпросил.
