Или, может, они и ее…
Дверь открылась, и на пороге появилась Света собственной персоной, обе ее руки были заняты какими-то свертками, и потому она с трудом выдернула ключ из замочной скважины.
— Помоги, — бросила она Тане и направилась к кухне.
Дверь оставалась полуоткрытой, и Таня пошла, чтобы ее запереть, думая на ходу о том, что мнительность и глупость не украшают никого, тем более женщину. Она выглянула на лестничную площадку, увидела стоявшего перед лифтом темноволосого мужчину и второго, застывшего у самой двери. Сообразить она не успела ничего. Дверь квартиры захлопнулась за ее спиной, и тот, что стоял рядом, сказал коротко:
— В лифт, быстро. И не ори.
В кабине оказался еще один — господи, сколько их в Москве, если только здесь трое? Мысль была нелепой, но иных в Таниной голове сейчас не водилось. Спускались вниз в тесноте, Таня ощущала на своей шее горячее дыхание, но чье оно было, она не знала — стояла с закрытыми глазами, будто надеялась, что наваждение сейчас закончится.
— Не бойся, — сказал ей в ухо низкий голос. — Тебе ничего не сделаем. Если не будешь истерики закатывать.
На первом этаже построились, как корабли в походе: впереди шел высокий черноволосый мужчина в джинсовом костюме, Таня за ним, замыкал группу молодой парень, почти лысый, с широким носом и короткими усиками, третий шел рядом с Таней, оттесняя ее к стене.
Света сейчас выйдет из кухни, — подумала Таня, — и поднимет крик. Бросится по лестнице или начнет звонить в милицию. Или?..
Неужели она специально?.. Открыла дверь и оставила открытой, чтобы Таня… Не может быть. Зачем? Но ведь наверху тихо, никто не кричит, значит Света на самом деле…
Мысль была неприятна, но Таня уже не сомневалась в том, что она правильна. Хорошо, — подумала она, — что Тамара так и не сказала, куда идет. Значит, я не смогу выдать.
И тогда они меня убьют.
Странно, как меняется мышление человека, когда возникшая опасность опрокидывает все представления о смысле жизни. И странно, какие формы принимает паника — одни мечутся, потеряв всякую способность к соображению, другие застывают в ступоре, позволяя событиям делать с ними все, что угодно, а третьи становятся холодными наблюдателями и, совершая какие-то движения, смотрят на все со стороны, отрешенно, будто уже и не из этой жизни, а из той, следующей, потому что этой осталось совсем немного, и ничего не изменишь.
Таня увидела себя выходящей из подъезда в сопровождении трех мужчин — увидела под каким-то странным ракурсом, будто сверху. Может, ее душа уже отделилась от тела, как это бывает, судя по рассказам, когда действительно наступает смерть?
Господи, какие мысли приходят в голову… Если сейчас броситься влево, то можно удрать. Или попытаться. Но стоит ли?
Тот, кто шел сбоку, предупреждая возможные движения Тани, крепко взял ее под локоть, и ракурс сместился — Таня как бы вернулась в себя и поняла, что ее заталкивают в стоявшую почти вплотную к подъезду машину. Что-то импортное. Не «мерседес», конечно, но явно и не «жигуль». Какая, собственно, разница?
Большая разница, — подумала Таня. — Если нужно будет потом в милиции называть марку машины, в которой… Боже, какие глупости…
Таня оказалась зажатой на заднем сидении между молодым лысоватым и более старым, с усиками. Поехали, не торопясь, и только теперь, когда стресс неожиданности вытек, подобно воде, Таня испугалась так сильно, что на какое-то время потеряла сознание. Возможно, это продолжалось минуту, возможно — больше. Когда она пришла в себя, машина стояла, а лысоватый хлопал Таню по щекам своими влажными ладонями и говорил скрипящим голосом:
— Все хорошо… Все хорошо…
— Можно ехать? — нетерпеливо спросил водитель, Таня видела только его затылок и в зеркальце — глаза, в которых не было даже тени мысли, только пустота. Убьет, не поморщится.
— Ехай, — сказал лысоватый, увидев, что Таня открыла глаза. Он сунул руку в левый боковой карман, и Таня сжалась, ожидая, что сейчас ей в глаза глянет черный ствол пистолета. Как в кино. Как в дурном голливудском блокбастере.
В руке у лысоватого оказался, однако, не пистолет, а продолговатая карточка с фотографией. В салоне машины было сумрачно, и Таня не могла разглядеть — изображен ли на фото сам лысоватый или кто-то другой, а уж текст и вовсе различить было невозможно.
Лысоватый поднес карточку к Таниным глазам, и она увидела наконец четкую надпись сверху: «Федеральная служба безопасности России». Фамилия владельца вспыхнула, будто магний, ослепила, и тогда Таня потеряла сознание окончательно, и, как ей показалось в тот быстрый миг ослепления, — навсегда.
Глава четырнадцатая
Что-то острое впилось в руку выше локтя, а потом чьи-то ловкие руки растерли место укола холодной ваткой. Вот и все, — подумала Таня. Впрыснули какой-то наркотик, и теперь язык развяжется сам собой. Появится неудержимое желание говорить — все и немедленно. Но вместо этого Таня почувствовала, что возвращается бодрость. Тяжесть, которая не позволяла ей даже раскрыть глаза, растворилась в воздухе.
Открыв наконец глаза, Таня увидела перед собой напряженное лицо следователя Жилина.
— Господи, — сказала она, — как вы меня напугали.
— А вы меня, — облегченно вздохнув, сказал следователь. — Я думал уж, что придется вызывать скорую. Наш Миша не очень большой спец по обморокам, знаете ли…
Миша, на которого кивнул Жилин, стоял рядом со шприцем в руке. Это был невысокий плотный здоровяк с типично русским лицом. Его не было среди тех, кто ждал Таню у лифта и выходил с ней на улицу.
— Таня, — сказал Жилин. — Извините… Татьяна Максимовна…
— Можно Таня, — пробормотала она, — а еще лучше Танюша…
Ей не хотелось ничего спрашивать. Наверное, ничего и не было. Приснилось, привиделось, померещилось. И рассказ Тамары, и дача под Москвой, и арабы эти со своими террористическими программами (вот действительно глупость — террористы и компьютеры, так не бывает, террорист — это ХАМАС, молодой парень с фанатическим взглядом, взорванный автобус с невинными людьми, ночная стрельба на тихом самарийском шоссе…). И тело Аркадия на мраморном столе привиделось тоже. Конечно. Но тогда…
Тогда должен был померещиться и звонок Тамары в Израиль, и ураган, и… Значит, она в Тель-Авиве? А почему тогда Жилин?
— Танюша, — улыбнулся следователь, сделав над собой очевидное усилие: то ли ему с трудом давались улыбки, то ли неловко было называть Таню уменьшительным именем. Может, у него жена тоже Таня, и ему психологически трудно произносить ее имя применительно к другой, совсем посторонней женщине…
— Послушайте, Танюша, — продолжал следователь, — мне казалось, что вы крепче. То вы с горящим взором, понимаете, мчитесь за тридевять земель, едва не оторвавшись от Константина, а то хлопаетесь в обморок при виде тривиальных
