как она сразу поняла, что дело касается графа де Жоаеза. Высокая, стройная девушка от волнения дрожала так сильно, что сначала не могла произнести ни слова: она, как и все остальные, думала, что Гастон убит, но слова старика наполнили ее душу надеждой, она надеялась, что он сообщит ей, что любимый ею человек жив и ждет ее где-нибудь на материке.
— Вы пришли от имени графа де Жоаеза? — спросила она наконец трепетным голосом.
Старик отвесил ей глубокий поклон.
— Я пришел с таким известием, что заранее уверен, что получу за него богатую награду от вас.
— Ну, в этом вы напрасно так уверены. Если я награжу вас, так только за то, что вы долго не задержите меня: вы ведь видели, что я собиралась ехать из дома.
— Как же, я видел это, однако мое известие таково, что многие бы хорошо заплатили за него, но все же леди Бианка окажется наверное щедрее всех.
Бианка нетерпеливо топнула ногой, глаза ее горели гневом, когда она воскликнула невольно:
— Боже, какой противный старик!
— Но именно этот противный старик и пришел к вам, чтобы сообщить, что граф де Жоаез жив и счастлив и доволен, насколько можно быть счастливым вне вашего присутствия, ваше сиятельство.
Девушка выслушала его с напускным равнодушием, но щеки ее горели от радости, когда она произнесла не торопясь:
— Значит, граф жив, и вы, вероятно, приехали с материка?
— Нет, ваше сиятельство, я не с материка, а из темницы.
— Из какой темницы?
— Из темницы, дверь которой может быть открыта за тысячу дукатов.
— Вы получите их, когда приведете графа сюда.
Лицо Зануккио вытянулось, он невольно воскликнул:
— Но, синьора, ведь без этой тысячи дукатов я не в состоянии буду открыть дверей дома «Духов».
Бедный старик до конца дней своих проклинал себя за эти сорвавшиеся у него невольно слова. «Не будь этой случайности, — говорил он, — у меня в кармане была бы теперь тысяча дукатов». Друзья смеялись над ним, слушая это, и, конечно, не верили ему. Как только Бианка услышала слова: дом «Духов», так сразу все поняла, вся картина исчезновения Гастона ясно представилась ее воображению. Так, значит, своим спасением он обязан маркизе де Сан-Реми? Следовательно, не она одна покровительствовала этому иностранцу? Сердце ее наполнилось ревностью и завистью к Беатрисе, она готова была в эту минуту разорвать ее на клочки.
— Синьор, — сказала она спокойным голосом, заставившим задрожать старого Зануккио, — если то, что вы говорите, правда, так лучше вам прямо отправиться отсюда в полицию: это ее дело, а не мое.
Она хотела пройти мимо него, но он схватил ее за рукав и умолял выслушать его. Мечты о дукатах разлетелись в прах, он готов был примириться теперь хоть с горстью серебра.
— Да, ваше сиятельство, это, конечно, дело полиции, но ведь полиция не поможет вашему другу, если его безопасность дорога вам.
— Дорога мне? Что вы хотите этим сказать, мой милый?
Старик наклонился к ней и шепнул ей на ухо:
— Если дверь в дом «Духов» будет отворена, то ведь и она, и он погибнут оба, ваше сиятельство.
Бианка радостно захлопала в ладоши.
— Мне только этого и надо, — воскликнула она, — пусть оба погибают!
Зануккио остался стоять на месте как окаменелый, а Бианка быстро скользнула мимо него и направилась к своей гондоле со словами:
— Пусть оба погибнут — и она, и он!
IX
Гастон де Жоаез находился в доме «Духов» уже седьмой день, когда вдруг по всем кафе и салонам Венеции разнесся слух о новом послании генерала Бонапарта, содержание которого совершенно ошеломило членов совета, и они положительно не знали, что им ответить на него. В высшей степени презрительный тон этого послания, совершенно несовместимый с самыми примитивными понятиями дипломатии, эпитет «трус», примененный к самому дожу, брань, которою Бонапарт без всякого стеснения осыпал всех остальных, — все это в другой стране сразу подняло бы республиканский дух и вызвало бы отпор, достойный народа, населяющего страну, но для Венеции давно уже миновало время, когда она заботилась еще о своей чести или о чести своих сенаторов. В продолжение нескольких дней послание это обсуждалось на всевозможные лады решительно повсюду. Несколько жалких отрядов оборванцев явились из Далмации и с островов и в виде охраны расположились на площади Св. Марка, к большой потехе праздношатаев и уличных мальчишек. Венецианцы волновались, однако очень недолго, в самом скором времени они пришли к убеждению, что французы могут сжигать дома на материке, могут вытаптывать там посевы до последнего зерна, могут уводить женщин и детей, но никогда они не решатся переплыть лагуны и ворваться в Венецию. И, успокоенный этими рассуждениями, город снова отдался своей обычной дремоте, нарушаемой только пением и пляской.
Темой для послания Бонапарта послужило, конечно, предполагаемое убийство его адъютанта, графа де Жоаеза. Он открыто обвинял в этом убийстве сенат и народ и решительно заявил, что мера его терпения переполнилась, и он жестоко отомстит за смерть своего друга. Всякий другой город на месте Венеции, прочитав последнее послание, понял бы, насколько серьезно положение дел, и приложил бы все старания уладить недоразумение посредством дипломатии, чтобы спасти город от гибели.
Послание было из Граца, и написано оно было от имени генерала Бонапарта одним из командиров южного отряда, адресовано оно было к дожу и к его советникам.
«Светлейший принц, милостивые государи! Глава Французской республики все время ставил на вид вашей светлости и вам, господа, все те преступления, которые совершены в Венеции против французов. Правительство давно должно было положить им конец.
Но
