«Когда после похода он вернется на Москву, с невиданным досель ясаком, — мечтал Бекетов, — вот тогда государь и отметит его труды по заслугам».
До реки Лены отряд добрался благополучно. Дорожка, можно сказать, хоженая, набитая. Уже более десятка лет ходят этим путем русские казаки на дальние промыслы, а кетские служилые наведывались в эти места еще задолго до енисейцев.
А путь был таков. Из Енисейского острога отряд двинулся по Ангаре, затем — ее правым притоком, рекой Илим, до волока на реку Кута. Затем сплавились по реке до ее устья, где в Усть-Куте стояло укрепленное зимовье.
Дальнейший путь сотника Бекетова со товарищами лежал на север, вниз по реке Лене. Но время, а приближалась осень, для столь длительного пути и строительства острога уже недоставало. Не желая рисковать, дальнейшие деяния сотник отложил до весны.
Но всем не терпелось наживы, а до верховий реки рукой подать. Вот и собралась братия в двадцать человек во главе с сотником. Решили, что сколь будет возможно пойдут вверх по Лене и, достигнув братских улусов, возьмут с них шерть о верности государю да соболя прошлогодние отнимут.
— Невелик риск, до верховий недалече сбегать, а если не судьба, до зимовья сплавиться, даже по шуге, всегда сподручно, — рассудил Петр Бекетов.
Однако были у сотника и еще причины наведаться в земли верхнеленских братских людей. С первых дней пребывания на службе между ним и пятидесятником Максимом Перфильевым словно черная кошка пробежала. Невзлюбили служилые друг друга, и хоть делали одно дело, но все поперек, а более — на вред.
Знал сотник Петр Бекетов, что дойдет до Братского острога весть о его появлении в этих местах, и хоть не было нужды, повел свою ретивую братию вверх по реке Лене.
Но Проведение сладило так, чтобы худа без добра не было. Свело на этот раз людей и спасло Дарью от неминуемой смерти.
— Сотник! Гляди! В кустах, что у острова, вроде челн небольшенький пристал! — радостно оповестил атамана наблюдающий.
Один из стругов тут же заворотил к острову и, ткнувшись рядом, чуть не замяв бортом ветхий берестяной челн, остановился. Двое казаков склонившись над лодкой, с удивлением и опаской стали разглядывать Дарью.
— Ну что там? — раздался нетерпеливый окрик Бекетова.
— Да тут мужик дохлый. Вроде наш, православный! — неуверенно произнес один из казаков.
— Сбросьте в воду, и пускай плывет, ему теперь разницы нет, а челн приберите, сгодится, — распорядился сотник.
— Надобно его схоронить, успокоить православную душу, а то мается болезная где-то рядом! — запротестовал казак.
— Здесь не мужик, а баба, — крикнул второй, что пытался стянуть с покойника нарядный кожаный ремень.
Оба казака стали рассматривать и беспардонно тормошить Дарью.
— Точно, баба! Хлопцы, да она жива! — радостно закричали в голос оба казака. — От голодухи, видимо, чуть не преставилась.
Дарью перенесли в струг. Напоили черничным соком, щучьей юшкой, что осталась еще с вечера, и здоровая от природы девка быстро стала приходить в себя. К вечеру, почти оправившись, Дарья, сидя у костра, уже отвечала на расспросные речи атамана. Он сразу признал эту ладную дивчину, что не раз видел в Енисейском остроге в обществе двух подозрительных московских князей.
Петр Бекетов был удивлен до крайности. Как она могла попасть сюда, в верховья Лены-реки? Ведь ему доподлинно известно, что князья Шорины и эта дивчина отбыли с Максимом Перфильевым под Братские пороги острог ставить. Мысль о том, что Перфильев смог его опередить, приводила Бекетова в такую ярость, что он готов был пойти на самые крайние меры, вплоть до смертоубийства.
Но услышанная от девушки запутанная история о таинственном острове Ольхон несколько его успокоила. Правда, толком он ничего не уразумел, и в меру своего характера бо́льшую часть принял как выдумки и фантазии глупой девки. Единственно, во что хотелось верить, это в то, что она оказалась здесь одна, совершенно случайно и что сие никому не ведомо.
Хороши были сведения и о том, что улусы братских отсюда в нескольких днях ходу. Это подняло дух людей, несколько увядший за время, проведенное на веслах и бечевой тяге.
Действительно, вскоре стали попадаться отдельные рыбаки, которые старались скрыться с глаз при появлении казаков. Одного из них им удалось изловить. Опасаясь за свою жизнь, он и указал на улусы.
Появление русских было неожиданным для братских. Ранее в этих глухих таежных местах появлялись лишь небольшие, в несколько человек, ватаги промысловых людей. Те удивительно ловко добывали соболя, а при встрече с братскими вели себя мирно. Инородцы тоже старались не сердить бородатых пришельцев, и даже уступали им охотничьи угодья, а те по-хозяйски строили там избушки, а то и приличные зимовья.
Услышав от рыбаков весть, что в их земли идут русские большим числом, два местных князца Бокой и Борочей собрались на совет.
— Мои люди сообщили, что сюда к улусам идут русские большим числом, — поведал Бокой-тайша своему побратиму Борочей-тайше, чей улус стоял в двух днях конного пути в глубь тайги.
— Но русские приходят сюда давно. Они удачливые охотники и любят добывать соболя в нашей земле. От них нам есть польза. Прошлый раз котел бронзовый купил. Хороший котел, большой. Был у них еще больше, но соболя не хватило, — спокойно отозвался князец Борочей.
— Но сейчас идут не охотники, а закованные в железо воины. У них длинные мечи и палки, мечущие огненные стрелы. От их ран мало кто остается живым.
— Зачем русским воевать? Их слишком мало, чтобы одолеть нас! Они, наверно, привезли котлы и хотят с нами торговать, — продолжал упорствовать Борочей.
— Шаманы сказали мне, что эжины велят опасаться русских. Забери женщин и детей моего племени и уведи к своему улусу. Если будет битва, то шли братьев на подмогу.
4
Атаману Петру Бекетову приходилось уже встречаться с ангарскими братами. Он знал, что те неплохие воины и, в отличие от тунгусов, не испытывают панического страха при ружейной пальбе.
Укрыв лодки на берегу, недалеко казаки разбили лагерь, наспех укрепив его со стороны леса засекой.
Братские пожаловали к ним сами. Пригнали на прокорм казакам мула, принесли и соболей в надежде устроить торг. Но торга не получилось. Соболя отобрали, объявив их ясаком русскому государю. По приказу Петра Бекетова князца Бокоя скрутили и насильно привели к шерти.
Здесь, на Лене, обряд шерти практически был лишен понятий клятвы и доброй воли. Он более напоминал магический, языческий обряд, где разрубалась поперек живая собака, а человек, измазав лицо кровью, проходил между частями издохшего животного. Это унижение и считалось обрядом шерти, после чего народ становился ясачным данником.
