Я заторопилась в парк. Конечно, Роберта ввели в заблуждение. Он беспокоится, хочет поговорить, чтобы развеять сомнения, если они появились. Я бы тоже так поступила!
Что ни говори, но услышать сплетню и увидеть своими глазами — две большие разницы…
Как я пристаю к Максиму, не видел никто, даже я и Максим, потому что подобного не было в природе!
С Робертом нужно встретиться, объяснить, почему так вышло, рассказать о случившемся.
Шепнув Жужику, расстроенно усевшемуся в коридоре, «Пока, мой хороший!» (с ним выходила на улицу недавно, и больше пес сегодня гулять не будет), я закрыла дверь на ключ и побежала вниз по лестнице.
В парк успела прийти, естественно, раньше Роберта. Остановилась недалеко от входа, у самого начала освещенной аллеи, огляделась. Парк был почти пуст, лишь у соседней лавочки стоял мальчишка лет шестнадцати, явно ожидая кого-то. По новому веянию среди подростков, паренек включил на полную громкость музыку и совершенно не скучал, изредка постукивая ботинками по утоптанной дорожке.
Я вздохнула неодобрительно, Взглядом классного руководителя, который отругал огромное количество ребятишек за одежду не по сезону, пошарила по коротенькой куртешке и явно не зимним джинсам паренька. Стоит мальчишка, мерзнет. Родители, куртки им нужно покупать не модные, а теплые! Намодничаются, а после маются болячками, как один мой ученик, который…
Вероника, ты уже не учитель. И не классный руководитель. Успокойся! Больше нет у тебя класса, который можешь назвать «своим».
Вроде бы мозгами понимаю, но старые привычки быстро не сменить.
— Вероника! — Роберт шел ко мне навстречу. На голос обернулась я и тот мальчишка, я заметила.
Появление Роберта ничего не изменило в его раскладе, музыку выключить он не посчитал нужным. Из динамиков лился забойный реп.
— Рада тебя видеть, — я с удивлением посмотрела в необычно хмурое и замкнутое лицо Роберта.
По-моему, что-то доказать будет сегодня нелегко. Здесь точно потрудилась единственная и неповторимая в своем роде женщина. Боже, ей-то я что сделала? Слова плохого за семь лет не сказала…
— Я не буду долго ходить вокруг да около, Вероника. У меня нет времени, дома ждет сын. Я сегодня услышал нечто, что шокировало меня и заставило изменить мнение о вас. Мы разные с вами люди, действительно.
— Роберт, неужели ты не понял! Там, в школе, меня просто оболгали! — с возмущением успеваю сказать я, прежде чем сердце совершает высоченный кульбит, и становится вдруг необычайно плохо, пусто и все равно.
Он поверил. И вовсе не горит желанием меня выслушать. Я виновата априори, без права на помилование и пересмотр дела.
Музыка, которую слушал мальчишка, сменилась, стала намного тише, будто паренек понял, что сейчас решается что-то до умопомрачения серьезное. Ветер донес до меня до боли знакомый художественный свист.
Со времен студенчества я знала песню наизусть, и мне не нужно было слышать ее слова и мелодию: сейчас они возникали в голове сами собой. Погребенные годами, работой, мелкими происшествиями и всей суетой жизни, забытые напрочь, слова песни жгли сердце как каленое железо, параллельно вежливым, но удивительно жестоким словам Роберта:
— Видите ли, Вероника, я не мог даже предположить, что у женщины, которая мне нравится, может возникнуть подобная ситуация…
«Мне сегодня прольется,
Белой кошке в оконце,
Лучик бисера пыли:
Доброе утро…»
— Ситуация с малолетним ребенком, даже пусть вы и говорите, что оболгали… но это же уму непостижимо! Как такое можно выдумать?
«Мне сегодня воздастсяТри ступеньки от царства,Три подковки от Сивки,Три копытца от братца…»
— Вы мне очень нравились, Вероника, очень! Но с таким грузом я жить не могу, совсем не могу…
«Три попытки вернуться,Две попытки остаться…»
— Каким грузом? — шевельнулись мои губы.
«С вечера полоумно,Вокзал немноголюдный — прощай, мое детство.А с утра безголовоОт короткого словаНа стекле электрички…»
— С мыслью о том, что это могло быть на самом деле, понимаете? Если есть сплетни, значит, женщина в какой-то мере виновата в них. О целомудренной женщине не может быть сплетен…
«Мне по ранней дорожкеДо беззубой старушки.Пауки в паутинке.Шелом алейхем!»
— Да неужели? — мои губы совсем замерзли.
«Преисполнена граций,С бересты колесницы,Я не синяя птицаВ три погибели гнуться!»
— Больше нам с вами встречаться не стоит, да мы и не встретимся, тем более, из нашей школы вы уволились. Я скажу Марку… Не то, что я узнал, конечно.
«Я хочу улыбаться,Чтобы не разминуться…»
— Вы ведь уволились? И вас с нами больше ничего не связывает. И со мной тоже…
«И что сегодня Джа даст нам,Станет горьким лекарством —С песней по жизни!И чего мне стрематься,Белой кошке в окрошке —Парус надежды…»
Снова зазвучал художественный свист Веньки Дркина, который разорвал мое сердце на тысячу кусочков.
— Значит, одно плохо слово, одна злая сплетня — и ты бросаешь человека, который тебе нравится? Да, Роберт? — не мигая, смотрю в его глаза, — Класс! Остаешься чистеньким и правильным? Незапя-ятнанным? — издевательски покачиваю головой, кривлю губы в злой насмешке, — Дружба с людьми, о которых говорят плохо, чернит тебя, святого человечка. А если окажется, что сказанное — неправда? Ты хотя бы извинишься?
— Вероника, возможно, неправда… Но я…если уже сказали…
— Это называется, Роберт, верить людской молве, — перебиваю я, — Знаешь, я всегда считала, что мужчина не должен слушать пустые плетни, он должен думать сам, и обязательно спросить женщину, которая нравится. Нормальное жизненное правило, тебе не кажется? Или мормоны считают, что они выше этого? Нет, наверно, — обхватываю себя руками: холод пробирается в каждую клеточку моего тела.
В нем не виноват морозный воздух января, потому что я в теплой куртке, и морозец сегодня небольшой. Холод идет изнутри.
Он не отвечает мне, только сурово поджимает губы.
— А как же слова Иисуса, Роберт? В Новом Завете есть эпизод, когда к Иисусу приводят падшую женщину. Она действительно согрешила, а не так, как поступили со мной… Но Иисус не судит ее, нет! Он же говорит, помнишь: «Кто из вас без греха, пусть первым бросит в нее камень»
