Но скоро пришло ошеломляющее известие – все расстреляны, за исключением Радека, Сокольникова и еще одного никому не известного обвиняемого. Почему же их пощадили? Чтобы сделать из них приманку для тех, кто должен был признаваться на следующих процессах?
В ходе судебного процесса Радек упомянул имя маршала Тухачевского. То, что сказал Радек, было вполне безобидным, но само упоминание этого имени в контексте тщательно отрежиссированного процесса заставляло содрогнуться. Коллега Тухачевского, генерал Путна, наш военный атташе в Лондоне, был обвинен в сговоре с троцкистами. Жена Путны узнала о его аресте уже в Варшаве по пути домой. И это тоже было плохим предзнаменованием для Тухачевского. Еще одним предвестником приближающегося конца стало известие об отмене поездки Тухачевского в Лондон на коронацию короля Георга V. Вместо Тухачевского послали менее крупную фигуру – адмирала Орлова.
Все обвиняемые признались в самых невероятных преступлениях, а весь мир продолжал ломать голову над тем, почему признаются эти люди, если они не совершали преступлений. Я думаю, что это объяснить не трудно. Это были люди, вся жизнь которых была неотделима от партии большевиков, от ее идей и методов. Они не верили в демократию и в реформизм. Счастливое стечение обстоятельств, которые могут не повториться в течение нескольких поколений, обеспечило успех большевистской революции в России. И теперь эти люди, которые посвятили свою жизнь революции, видели, что она не оправдала их надежд. В партии и в стране воцарилась жестокая, почти феодальная диктатура. Ради чего им оставалось жить? Некоторые западные наблюдатели высказывали предположение, что своими признаниями старые большевики выполняли последний долг перед партией и брали на себя ответственность за ее ошибки. Но это не так. В их глазах партии больше не существовало. Сталин уничтожил ее.
Этих несчастных людей по нескольку месяцев терзали в подвалах ОГПУ, ломая их волю к сопротивлению и добиваясь признаний. Они видели, как их верных друзей и сторонников отправляли на бессмысленную гибель, и это лишало их последней моральной опоры. Они могли только цепляться за жизнь или купить себе смерть ценой признания. В этом, я думаю, и заключался секрет их признаний.
Надо помнить, что на каждого признавшегося были сотни партийных деятелей, которые ни в чем не признавались. После бесконечных пыток они героически встречали свою смерть за тюремными стенами. Какая новая мечта или старая лояльность поддерживала этих людей в их последний час?
Те из нас, кто находился на свободе, видели, что старая большевистская партия систематически уничтожается. С гибелью партии гибли и мечты о социализме. Нам оставалось только надеяться на то, что мы можем еще как-то послужить своей стране.
Я продолжал свою работу, надеясь после возвращения Кобецкого снова поставить перед Москвой вопрос о своем отзыве. Неожиданно из Москвы пришла телеграмма с сообщением о том, что Кобецкий умер в Кремлевской больнице после операции. Меня глубоко опечалило это известие. Ко всему прочему это предвещало еще задержку в несколько месяцев, пока будет назначен новый посланник и пока он приедет в Грецию.
Мари тем временем готовилась к отъезду в Москву, завершая свои деловые обязательства.
– Я больше не беру заказов на проектирование домов, – как-то сказала мне она – Не хочу оставлять здесь ничего неоконченного после нашего отъезда в Москву. Единственное, над чем я работаю, – это проект детского приюта Думаю, я закончу его к нашему отъезду.
– Вот видишь! Ты не послушалась своих родителей и теперь несешь убытки! Выходить замуж за русского – это очень невыгодно, – сказал я ей как-то с грустной иронией.
– Я только надеюсь, что нам не придется уезжать до того, как я окончу работу над приютом. Мне не хотелось бы разочаровывать старого генерала Меласа и оставлять о себе здесь плохое воспоминание в профессиональном плане.
Мари победила в архитектурном конкурсе на проектирование детского приюта и школы, а затем и получила работу по наблюдению за строительством, несмотря на то что генерал Мелас, финансировавший строительство, ворчал по поводу женщины-архитектора Он не верил в эмансипацию женщин. И чтобы доказать неправоту генерала, Мари отдавала все силы работе, и дом сооружался с опережением графика Увы! Я и тут осложнил ее жизнь. Строительство приюта уже близилось к завершению, когда ей поручили представлять греческих архитекторов на Международном архитектурном конгрессе в Париже. Она уехала в Париж в июне 1937 года, рассчитывая пробыть там три недели и поручив на время своего отсутствия наблюдение за строительством своему помощнику.
– Я буду ждать тебя, – сказал я, провожая ее на пароход. – Не поддавайся искушениям Парижа и не забывай нас. Тебя здесь жду не только я, но и генерал Мелас.
Но старый генерал ждал напрасно, больше он ее никогда не увидел и, несомненно, посчитал, что его худшие опасения в отношении женщин оправдались.
– Я все-таки был прав, – наверное, говорил он. – Что можно ждать от женщин? Они всегда ставят любовь выше бизнеса!
Через месяц, как раз когда Мари должна была возвращаться в Афины, я присоединился к ней в Париже – беженец без родины, гонимый и отчаявшийся.
ЭПИЛОГ
За годы, прошедшие после московских процессов 1936—1938 годов, я провел немало бессонных ночей, думая над проблемами российской революции. Я изо всех сил старался четко представить себе результаты, которые стоили стольких усилий и стольких жертв.
Ленинская идея социализма была основана на двух постулатах: во-первых, считал он, в обобществленной экономике производительность труда будет расти гораздо быстрее, чем при капитализме, и, во-вторых, ликвидация эксплуатации наемных рабочих принесет наибольшие блага трудящимся. Советская экономическая система в сочетании с тоталитарным сталинским режимом опровергла оба эти постулата.
Работая в ходе двух первых пятилеток в промышленности и торговле, я убедился на личном опыте, что бюрократическая и деспотическая регламентация экономической жизни в России сводит на нет все преимущества, которые должно было принести обобществление производства. Можно было достигнуть гораздо большего за счет нормального частного предпринимательства без выжимания последних сил из рабочих, без расстрела честных руководителей и инженеров. Фетишизация плановой экономики приводила к огромным затратам на плохо продуманные эксперименты, стоимость которых исчислялась миллиардами рублей.
Другой основной постулат социализма – что в обобществленной экономике не будет эксплуатации рабочих – наглядно опровергается самой жизнью. Советские рабочие получают значительно меньшую часть произведенного ими продукта, чем рабочие в любой капиталистической стране, меньшую, чем они получали до революции. И эта часть столь мала не только потому, что доля, раньше уходившая капиталистам, теперь присваивается привилегированными слоями общества, но потому, что огромная часть производственного потенциала просто теряется вследствие неэффективности бюрократического управления.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
