Заграничный кишлак.
Совсем как в старом кино.
Картонные коробки, деревянные ящики, жесть, фанера. Иногда в кишлак забредали местные алкаши. Их никто не гнал. Туризм — тоже статья дохода. Смутная странная жизнь. Оглядываясь на картонные хижины, Шурик пересек пустырь и свернул на Зеленую.
Эта улица всегда была зеленой. И десять лет назад в канаве под трансформаторной будкой цвела ряска. И сейчас она цвела Дом номер восемнадцать чернел в самой глубине довольно обширного, но запущенного двора. На скамеечке под открытым окном уныло сидел человек в тапочках, в простых вельветовых брюках, в потертой байковой рубашке. На круглой голове плоско сидела кепка с большим козырьком. Из‑под козырька недоброжелательно глянули выцветшие, будто застиранные, глаза:
— Живая очередь.
Шурик огляделся. Кроме них, во дворе никого не было.
Он уже пристроился на скамеечке, когда в распахнутое настежь окно стремительно выглянул остроносый губастый тип, похожий на Буратино.
— С каких это пор мы все сентябрим да октябрим, — заорал он, тыкая в Шурика пальцем, — закутавшись в фуфайки и в рогожи?
А действительно? С каких пор?
— Ты от Роальда?
— Ага.
— Тогда заходи!
— А живая очередь? — возмутился человек в тапочках.
— Это консультант, — сказал Леня Врач. — Без него тебе кранты!
Не оглядываясь на расстроенного человека в плоской кепке, Шурик миновал темные сени и оказался в просторной комнате, занимающей едва ли не половину дома. Беленные известкой стены заставлены массивными книжными шкафами. Таинственно мерцали стекло, темный лак. Иностранных языков Шурик не знал, но написание фамилий на корешках было достаточно четким. Крамер, Кольдевей, Шлиман, Бикерман, Лейард, Винклер. Ничего эти имена Шурику не говорили. Может, медики, подумал он. Или психи.
Один из двух простенков занимали высокие напольные часы в шикарном деревянном резном футляре, в другом висел черно–белый портрет химика Менделеева. Правда, ручаться за это Шурик бы не стал. В последний раз портрет Менделеева он видел в школе.
— Расслабься! — крикнул Врач.
Письменный стол перед ним был огромен. Он был беспорядочно загружен книгами и бумагами. Тут же стояла пишущая машинка, на ее клавиатуре дымилась только что зажженная длинная сигарета.
— Расслабься! — крикнул Врач. — Я сам тут даже трети не прочитал.
— Тогда зачем столько книг?
Врач удивился:
— Как это зачем? А атмосфера! Ты же к профессионалу пришел! Не хомуты же вешать на стены! Ты вошел и должен сразу понять — это кабинет умного человека! — Врач вскинул длинные руки: — Что облагораживает человека без особых усилий с его стороны?
И сам, хохотнув, ответил.
— Книги!
Шурик пожал плечами.
— У меня бумажник пропал.
— Бумажник? Это к Лигуше! — мгновенно ответил Врач, жадно изучая Шурика. Темные зрачки Врача сузились, волосы встали дыбом, толстые губы еще сильнее распухли, с них срывались странные, никак не истолковываемые Шуриком слова Он такие слова раньше слышал только от Роальда.
Хлюстра упала старому графу на лысину,
когда собирался завещание одной кокотке Ниню написать!
Он так испугался, что вовсе не пискнул…
***
Наклонив голову набок, как делают куры, Врач изумленно моргнул. В черных глазах зрели странные требования.
— Смелей! — воскликнул он. — Не учиняй над собой насилия. Я чувствую, ты готов. Я чувствую, ты набит глупостями и дурацкими представлениями о жизни. Это замечательно! Произноси все вслух, не томи душу. Незачем стыдиться глупости, если она твоя. В конце концов, глупость, она тоже от природы. И именно глупость делает быт стабильным. Говори!
— У меня бумажник пропал.
Врач изумленно моргнул:
— Ну не мог мне Роальд прислать придурка!
И быстро спросил:
— Как плечо?
— Тянет… Откуда вы про плечо знаете?
— Я все знаю. Садись.
Врач высунулся в окно и махнул рукой.
Через минуту живая очередь в полном составе уважительно стягивала перед Врачом кепку. При этом очередь смущенно сопела, опускала глаза, пыталась сбить с вельветовых штанов воображаемую пыль.
— Печатнов… — Очередь, похоже, стеснялась.
— Знаю! — отрезал Врач.
— Дореволюционный… — Печатнов знающе и с уважением провел коротким пальцем по закругленным углам ближайшего книжного шкафа.
— Даже доконтрреволюционный! — отрезал Врач.
И вдруг крикнул в упор:
— Лигушу хочешь убить?
Печатнов вздрогнул:
— Хочу!
— Отлично! — обрадовался Врач. — Со мной вранье не проходит.
Печатное кивнул. Врач торжествующе обернулся:
— Видишь? Живая душа, открытая душа! Совершенно не скована мертвящими предрассудками! — И помахал Шурику: — Кофейник на плитке. Сахар на подоконнике. Сделай нам кофе.
И быстро спросил:
— Печатнов, пьешь по утрам кофе?
Печатнов неопределенно повел плечом.
— Ладно, не ври. Ты водку по утрам хлещешь. Я тебя помню, ты шумный мужик. Из электровозного депо, верно? Слышал, неплохой слесарь. Тебя весной менты хотели вязать. За шум в ресторации “Арион”. Чего тебя туда потянуло?
— Лигушу хотел убить.
— А зачем не убил? — укорил Врач. — Зачем остановился? Сэкономил бы время. Лигушу все хотят убить. Зачем упустил момент?
Заломив руки, он процитировал с чувством:
— Эти милые окровавленные рожи на фотографиях…
И, упершись кулаками в стол, снова укорил:
— Принял решение, не останавливайся. — Врач даже помахал перед Печатновым длинным пальцем.
Что он несет такое? — удивился Шурик. — Зачем он так? У слесаря и так пробки сгорели.
— Зря остановился! — Врач прямо кипел. — На слизняка вроде не похож, руки крепкие! Какого черта остановился?
И вдруг заподозрил:
— Может, последствий не просчитал?
И быстро наклонился к онемевшему Печатнову:
— Просчитал?
Неясно, что там из сказанного дошло до сумеречного сознания слесаря Печатнова, но он кивнул:
— Да я что… Я запросто…
— Молодец! Хорошо настроен! — обрадовался Врач. — Учти, Печатное, я человек прямой, плохому не научу, но и сочувствовать не стану. Таких, как ты, сотни и сотни тысяч. Взялся убить Лигушу, убей! Но сам и сразу! Сейчас и здесь! Чтобы идти в тюрьму с приятными воспоминаниями. Закон один: можешь до чего‑то дотянуться — дотянись! Но трезво, трезво, Печатное!
— Так я и не пью… Иногда… По праздникам…
— Я о другой трезвости.
— Да я его все равно убью! — вдруг прорвало слесаря. — Сядет, гусак, напротив и твердит, твердит одно: пожара боись, Печатное, боись пожара. Дескать, домик деревянный, сухой. Вспыхнешь — спалишь полгорода! Я лучше убью Лигушу, чем ждать пожара! Совсем истомил.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
