«Временщики — они живут своей минутой, а не днем народа. Нет, — думал Штирлиц, — никакого путча они не устроят. Не люди они, а мыши. И погибнут, как мыши, — каждый в своей норе…»
…Мюллер, сидевший в любимом кресле Штирлица, возле камина, спросил:
— А где разговор о шофере?
— Не уместился. Я же не мог остановить Бормана: «Одну минуту, я перемотаю пленку, партайгеноссе Борман!» Я сказал ему, что мне удалось установить, будто вы, именно вы приложили максимум усилий для спасения жизни шофера.
— Что он ответил?
— Он сказал, что шофер, вероятно, сломлен после пыток в подвалах и он больше не может ему верить. Этот вопрос его не очень интересовал. Так что у вас развязаны руки, обергруппенфюрер. На всякий случай подержите шофера у себя, и пусть его как следует покормят. А там видно будет.
— Вы думаете, им больше не будут интересоваться?
— Кто?
— Борман.
— Смысл? Шофер — отработанный материал. На всякий случай я бы подержал его. А вот где русская «пианистка»? Она бы сейчас очень нам пригодилась. Как там у нее дела? Ее уже привезли из госпиталя?
— Каким образом она могла бы нам пригодиться? То, что ей надлежит делать в радиоигре, она будет делать, но…
— Это верно, — согласился Штирлиц. — Это, бесспорно, очень все верно. Но только представьте себе, если бы удалось каким-то образом связать ее с Вольфом в Швейцарии. Нет?
— Утопия.
— Может быть. Просто я позволяю себе фантазировать.
— Да и потом, вообще…
— Что?
— Ничего, — остановил себя Мюллер, — просто я анализировал ваше предложение. Я перевез ее в другое место, пусть с ней работает Рольф.
— Он перестарался?
— Да… Несколько перестарался…
— И поэтому его убили? — негромко спросил Штирлиц. Он узнал об этом, когда шел по коридорам гестапо, направляясь на встречу с Борманом.
— Это — мое дело, Штирлиц. Давайте уговоримся: то, что вам надо знать, — вы от меня знать будете. Я не люблю, когда подсматривают в замочную скважину.
— С какой стороны? — спросил Штирлиц жестко. — Я не люблю, когда меня держат за болвана в старом польском преферансе. Я игрок, а не болван.
— Всегда? — улыбнулся Мюллер.
— Почти.
— Ладно. Обговорим и это. А сейчас давайте-ка прослушаем еще раз этот кусочек…
Мюллер нажал кнопку «стоп», оборвавшую слова Бормана, и попросил:
— Отмотайте метров двадцать.
— Пожалуйста. Я заварю еще кофе?
— Заварите.
— Коньяку?
— Я его терпеть не могу, честно говоря. Вообще-то, я пью водку. Коньяк ведь с дубильными веществами, это для сосудов плохо. А водка просто греет, настоящая крестьянская водка.
— Вы хотите записать текст?
— Не надо. Я запомню. Тут любопытные повороты…
Штирлиц включил диктофон.
…
«Борман . Знает ли Даллес, что Вольф представляет Гиммлера?
Штирлиц . Думаю, что догадывается.
Борман . „Думаю“ — в данном случае не ответ. Если бы я получил точные доказательства, что он расценивает Вольфа как представителя Гиммлера, тогда можно было бы всерьез говорить о близком развале коалиции. Возможно, они согласятся иметь дело с рейхсфюрером, тогда мне необходимо получить запись их беседы. Сможете ли вы добыть такую пленку?
Штирлиц . Сначала надо получить от Вольфа уверения в том, что он выступает как эмиссар Гиммлера.
Борман . Почему вы думаете, что он не дал таких заверений Даллесу?
Штирлиц . Я не знаю. Просто я высказываю предположение. Пропаганда врагов третирует рейхсфюрера, они считают его исчадием ада. Они скорее всего постараются обойти вопрос о том, кого представляет Вольф. Главное, что их будет интересовать, — кого он представляет в плане военной силы.
Борман . Мне надо, чтобы они узнали, кого он представляет, от самого Вольфа. Именно от Вольфа… Или, в крайнем случае, от вас…
Штирлиц . Смысл?
Борман . Смысл? Смысл очень большой, Штирлиц. Поверьте мне, очень большой.
Штирлиц . Чтобы проводить операцию, мне надо понимать ее изначальный замысел. Этого можно было бы избежать, если бы я работал вместе с целой группой, когда каждый приносит шефу что-то свое и из этого обилия материалов складывается точная картина. Тогда мне не следовало бы знать генеральную задачу: я бы выполнял свое задание, отрабатывал свой узел. К сожалению, мы лишены такой возможности.
Борман . Как вы думаете, обрадуется Сталин, если позволить ему узнать о том, что западные союзники ведут переговоры не с кем-то, а именно с вождем СС Гиммлером? Не с группой генералов, которые хотят капитулировать, не с подонком Риббентропом, который совершенно разложился и полностью деморализован, но с человеком, который сможет из Германии сделать стальной барьер против большевизма?
Штирлиц . Я думаю, Сталин не обрадуется, узнав об этом.
Борман . Сталин не поверит, если об этом ему сообщу я. А что, если об этом ему сообщит враг национал-социализма? Например, ваш пастор? Или кто-либо еще…
Штирлиц . Вероятно, кандидатуры следует согласовать с Мюллером. Он может подобрать и устроить побег стоящему человеку.
Борман . Мюллер то и дело старается сделать мне любезность.
Штирлиц . Насколько мне известно, его положение крайне сложное: он не может играть ва-банк, как я, — он слишком заметная фигура. И потом, он подчиняется непосредственно Гиммлеру. Если понять эту сложность, я думаю, вы согласитесь, что никто иной, кроме него, не выполнит эту задачу, в том случае если он почувствует вашу поддержку.
Борман . Да, да… Об этом — потом. Это — деталь. О главном: ваша задача — не срывать переговоры, а помогать переговорам. Ваша задача — не затушевывать связь бернских заговорщиков с Гиммлером, а выявлять эту связь. Выявлять в такой мере, чтобы скомпрометировать ею Гиммлера в глазах фюрера, Даллеса — в глазах Сталина, Вольфа — в глазах Гиммлера.
Штирлиц . Если мне понадобится практическая помощь, с кем мне можно контактовать?
Борман . Выполняйте все приказы Шелленберга, это — залог успеха. Не обходите посольство, это их будет раздражать: советник по партии будет знать о вас.
Штирлиц . Я понимаю. Но, возможно, мне понадобится помощь против Шелленберга. Эту помощь мне может оказать только один человек — Мюллер. В какой мере я могу опираться на него?
Борман . Я не очень верю слишком преданным людям. Я люблю молчунов…»
В это время зазвонил телефон. Штирлиц заметил, как Мюллер вздрогнул.
— Простите, обергруппенфюрер, — сказал он и снял трубку: — Штирлиц…
И он услыхал в трубке голос Кэт.
— Это я, — сказала она. — Я.
— Да! — ответил Штирлиц. — Слушаю вас, партайгеноссе. Где вас ждать?
— Это я, — повторила Кэт.
— Как лучше подъехать? — снова помогая ей, сказал Штирлиц, указывая Мюллеру пальцем на диктофон, — мол, Борман.
— Я в метро… Я в полиции…
— Как? Понимаю. Слушаю вас. Куда мне подъехать?
— Я зашла позвонить в метро…
— Где это?
Он выслушал адрес, который назвала Кэт, потом еще раз повторил: «Да, партайгеноссе» — и положил трубку. Времени для раздумья не было. Если его телефон продолжали слушать, то данные Мюллер получит лишь под утро. Хотя скорее всего Мюллер снял прослушивание: он достаточно много сказал Штирлицу, чтобы опасаться его. Там видно будет, что предпринять дальше. Главное — вывезти Кэт. Он уже знает многое, остальное можно додумать. Теперь — Кэт.
Она осторожно опустила трубку и взяла свой берет, которым накрыла то место на столе, где под стеклом лежало ее фото. Шуцман по-прежнему не смотрел на нее. Она шла к двери, словно неживая, опасаясь окрика за спиной. Но люди из гестапо уведомили полицию, что хватать следует женщину молодую, двадцати пяти лет, с ребенком на руках. А тут была седая баба лет сорока, и детей у нее на руках не было, а то, что глаза похожи, — так сколько таких похожих глаз в мире?
— Может, вы подождете меня, обергруппенфюрер?
— А Шольц побежит докладывать Гиммлеру, что я отсутствовал неизвестно где больше трех часов? В связи с чем этот звонок? Вы не говорили мне о том, что он должен звонить.
— Вы слышали — он просил срочно приехать…
— Сразу после беседы с ним — ко мне.
