Даже в приливе оптимизма Папа не предвидел такого нашествия паломников, принесшего Риму новый расцвет. Местные купцы и хозяева постоялых дворов не могли нарадоваться бойкой торговле, взмывшей до небес благодаря почти двум миллионам паломников. Два священника, стоявшие день и ночь напролет за алтарем храма Святого Павла понуждены были лопатками сгребать неустанный поток золота и серебра, возлагаемых на алтарь паломниками, с трудом проталкивающимися сквозь толпу, чтобы принести свои пожертвования.
Бонифаций VIII пребывал на верху блаженства, вспоминая слова, сказанные при возложении венца понтифика на его чело: «Прими тиару сию и ведай, что еси отцем князей и королей, владыкою мира, наместником Спасителя Иисуса Христа на земле». Вот теперь, воистину ощутив себя «владыкою мира», он соответственно обставил и свои выходы в свет. Облачившись в одеяния древнеримских императоров и облачив себя их регалиями, он выходил на улицы, предшествуемый двумя вознесенными в воздух мечами, указующими его верховную власть и над миром тленным, и над миром духовным, под возгласы герольдов: «Зрите! Аз есмь кесарь!».
Когда же юбилейный год остался позади, Бонифаций VIII занялся вопросом о том, как бы подостойнее приструнить Филиппа Французского. Филипп погрешил против Бога и папства, дав убежище отлученным Колонна и захватив церковные земли и средства, и посему Бонифаций созвал в Риме собор духовенства, дабы решить, как быть с непокорным французским королем. В ответ Филипп созвал собственный собор, впервые включавший и третье сословие – простолюдинов. До сих пор в соборах участвовали только первое и второе сословия, духовенство и знать, но Филипп жаждал добиться во Франции всеобщей поддержки. Дворяне и простолюдины без промедления признали королевский аргумент, что корона дарована ему Богом, а не Папой, как утверждал Бонифаций, увещевая французских кардиналов и епископов укорить Папу, встав за своего короля. Французское же духовенство оказалось в ужасно затруднительном положении. С одной стороны, они присягали на верность королю, но с другой, обязаны были хранить верность и Всеблаженному Отцу, повинуясь его повелению явиться на собор. Филипп же напрочь запретил кому-либо из французских прелатов посещать собор, призванный очернить их короля. А за ослушание они отвечали всем своим достоянием во Франции.
Гнев Бонифация VIII толкнул его на издание одной из знаменитейших и самых спорных папских булл за всю долгую историю христианства. Вопреки увещеваниям нескольких кардиналов, Бонифаций издал буллу «Unam sanctum» - самую решительную претензию Папы на вселенское господство из всех оглашавшихся как до, так и после того. Булла прокламирует, что Папа властен над каждым королем и императором на свете, равно как над каждым мужчиной, женщиной и ребенком на земле, подчеркивая, что «ради обретения спасения необходимо, чтобы всякое человеческое существо подчинялось Римскому понтифику». Вряд ли можно более решительно провозгласить о власти одного человека над всеми остальными; сие несомненно делало его «владыкою мира» – по меньшей мере, в его собственном воображении.
Конечно, между претензией на власть и самой властью пролегает целая пропасть. «Unam sanctum» заставила многих монархов удивленно поднять брови, но уж никак не пасть на колени. Филипп Французский стоял на своем, утверждая, что держава дана ему Господом напрямую, а не через посредничество Рима. В ответ на папские угрозы он созвал очередной собор, подготовленный необычным человеком по имени Гийом де Ногаре – верным слугой Филиппа в роли стряпчего, соглядатая, посредника и, наконец, канцлера. Родителей его сожгли на костре как еретиков-катаров во время Альбигойского крестового похода, и осиротевшего мальчика вверили попечению церкви, позаботившейся о его образовании. Вероятно, учившие его священники думали, будто спасают заблудшую душу, возвращая ее Господу, но для де Ногаре религиозное образование стало чем-то вроде курса «Узнай своего врага». Далее он прошел полный университетский курс права, по большей части церковного. И с радостью ухватился бы за любую возможность нанести удар римским дьяволам, обрекшим его отца и мать на мучительную смерть в пламени, исполнив свою заветную мечту о возмездии.
Красноречивый де Ногаре, магистр риторики, встал на королевском соборе и объяснил, почему Бонифация VIII надлежит всем миром признать недостойным папского престола. Он растолковал, что «…Церковь была законно связана брачными узами с Папой Целестином V, а сей Бонифаций свершил смертный грех прелюбодеяния, исхитив у Целестина V невесту, егда же сей еще был жив». Французский собор согласился. Ободренный сим де Ногаре через пару месяцев вернулся к сонму с двадцатью девятью обвинениями против Папы, в числе коих были богохульство, содомия, ересь, нарушение тайны исповеди, похищение церковной собственности, убийство Целестина V и даже обвинение – апеллирующее к тяге простолюдинов к чародейству и волшебству – в том, что Бонифаций якобы тайно прелюбодействовал с мерзким демоном, обитающим в его перстне.
Десятки писцов размножили список обвинений для рассылки по всему королевству и к христианским монархам вне Франции. Чужеземцы не отозвались ни словом, зато французский народ принял сказанное близко к сердцу. Ничуть не удивительно, что большинство дворян подхватило призыв де Ногаре к суду над Папой, но весьма удивительно, что его поддержали еще и десятка два епископов. Не менее удивительна была и позиция французских тамплиеров. Английские тамплиеры согласились сражаться за одного христианского короля против другого, а теперь французские тамплиеры поддержали призыв к суду над своим главнокомандующим – Папой.
Бонифаций парировал удар своим главным духовным оружием – отлучением французского короля. К великой его досаде, в ответ во Франции всколыхнулся гнев на Папу и сочувствие к королю. Тогда понтифик провозгласил, что 8 сентября 1303 года намерен официально предать интердикту все французское королевство. Интердикт же означал, что все церкви будут закрыты, не будет ни святого причастия, ни крещений, ни свадеб, ни христианских погребений – вся нация обречена гореть в вечном огне.
Предугадать, как на такое откликнется народ, было невозможно, но вполне вероятно, что дошло бы до насилия, а то и революции. Бонифацию надо было помешать, и лучшего человека для такой работы, чем Гийом де Ногаре, сыскать было трудно. Стремясь заручиться помощью человека, горящего такой же жаждой мести, как и он сам, де Ногаре пригласил в компанию Шарра Колонна. Тот принял приглашение с благодарностью и энтузиазмом.
Бонифаций собирался издать декреталии, пребывая во дворце своего родового имения в Ананьи, и Колонна с де Ногаре поспешили во Флоренцию, дабы встретиться с врагами Папы, в том числе и изгнанниками Колонна и их сторонниками. Щедрой рукой раздавая французское золото, коим Филипп наделил их ради такого дела, они собрали рать числом около полутора тысяч человек и выступили на Ананьи. Обнаружив, что дворец практически не охраняется, они попросту вошли в него и взяли пожилого Папу в плен. Выхватив кинжал, Шарра Колонна хотел прикончить старика, и де Ногаре пришлось приложить немало сил – и телесных, и силы убеждения – чтобы остановить его. Вместо этого они продержали Бонифация в неволе три дня, всячески понося и унижая его. Дошло даже до того, как Папа утверждал впоследствии, что Шарра Колонна несколько раз ударил его в лицо кулаком, облаченным в кольчужную рукавицу. А пока они унижали Папу, их небольшое войско грабило и оскверняло папский дворец.
На четвертый день жители Ананьи, наконец собравшись с духом, освободили Папу, и он вернулся в Рим, разбитый и духовно, и телесно. А через пару недель скончался; одни поговаривают, что в припадке самоубийственного помешательства, кусая себя за руки и колотясь головой о стену своей комнаты. Другие же утверждают, что череп его был размозжен, а мозг забрызгал плечи и пол, – слишком уж сильный удар, чтобы отнести его на счет самоубийства. Картины, рисунки и массовое отлучение сохранили память церкви об оплеухах, окрещенных Злодеянием Ананьи, но нигде официально не поминается факт, что Папе вышибли мозги в его же собственном дворце – наверняка потому, что преступления совершили две независимых группы преступников – одна извне, другая изнутри.
Об интердикте позабыли, собор для наказания Филиппа Французского не состоялся, и ни один из христианских монархов ни словом не пожурил действия Филиппа. Кардиналам же без лишней шумихи понадобилось всего десять дней, чтобы 22 октября 1303 года избрать первосвященником профранцузски настроенного итальянца Никколо Боккасини, коронованного Бенедиктом XI. Начал он с весьма приязненных отношений с Филиппом IV, но изумил короля твердым отказом посмертно осудить Бонифация VIII. Пребывая у себя в Перудже, Бенедикт XI выступил в защиту папства, официально осудив Злодеяние Ананьи и повелев отлучить всех, сколько-нибудь к нему причастных. Он стал источником проблем, но ненадолго.
