— Мистер, — прервал молчание Куинн, — я не знаю вашего имени.
— Меня зовут Грейвс, — сказал я.
— Так что же вы скажете, Грейвс? Что будем делать дальше?
— То, что вам следовало сделать с самого начала, — ответил я. — Мы с вами сейчас взломаем дверь и войдем в помещение. Вы и ваша семья будете спать под крышей, вам будет где готовить себе пищу, и вы приобретете собственный туалет.
— Но это же незаконное вторжение! — вскричал он.
Вот так, подумал я. Даже на грани отчаяния человек не теряет уважения к законам, охраняющим право собственности. Не кради, не вторгайся в чужие владения, не прикасайся к тому, что принадлежит другому. Из-за этого-то мы и оказались сейчас в таком положении. Именно из-за них, из-за этих законов, столь почитаемых, что мы слепо подчиняемся им даже тогда, когда они, обернувшись ловушкой, отнимают у нас право первородства.
— Вы ведь хотите, чтобы ваши дети спали под крышей, — сказал я, — Вам нужно место, где вы могли бы побриться.
— А вдруг кто-нибудь окажется поблизости и…
— Если кто-нибудь явится и попытается выставить вас за дверь, пустите в ход пистолет.
— У меня нет пистолета, — возразил он.
— Так достаньте, — посоветовал я. — Утром первым делом раздобудьте себе оружие.
И я подивился, как легко и незаметно из гражданина, свято соблюдающего законы, я превратился в другого человека, человека, готового написать новый закон и защищать его до последней капли крови.
Глава 29
Солнечный свет косыми полосками пробивался в щели между планками жалюзи, падая в тишину, покой и тепло комнаты, которую я не сразу узнал.
Я неподвижно лежал, полузакрыв глаза, ни о чем не думая, ни над чем не ломая голову, только наслаждаясь этим своим состоянием. Солнечный свет, тишина, мягкая постель и едва уловимый запах духов.
А ведь такими духами, мелькнуло у меня, душилась Джой.
— Джой! — позвал я, быстро сев в кровати. — Я вдруг вспомнил: и ночь, и дождь, и все, что произошло накануне.
Дверь в соседнюю комнату была открыта настежь, но никто не откликнулся.
— Джой! — снова крикнул я, выбираясь из постели.
Спустив с кровати ноги, я ощутил холодное прикосновение пола, а из неплотно прикрытого окна дул прохладный ветерок.
Я подошел к двери и заглянул в соседнюю комнату. Постель после ночи была не прибрана, только кое-как прикрыта одеялом. Джой там не было. И тут я увидел приколотую к двери булавкой записку.
Я сорвал ее и прочел:
«Паркер, милый, я беру машину и уезжаю в редакцию. Нужно подредактировать статью для воскресного номера. Вернусь после полудня. Кстати, где то самое хваленое мужское начало? Ты даже не пытался подгрести ко мне с нескромным предложением. Джой».
Я вернулся в свою комнату и, не выпуская из рук записки, присел на край кровати. Мои брюки, пиджак и рубашка были развешаны на стуле, а под ним на полу стояли ботинки с засунутыми в них носками. В одном углу стояла винтовка, которую я прихватил из лаборатории Стирлинга. Я вспомнил, что она оставалась в машине. Должно быть, перед тем, как уехать в редакцию, Джой перенесла ее из машины в комнату.
«Вернусь после полудня» — написала она в записке. И кровать ее была не застелена. Словно она приняла как должное, что отныне мы будем жить именно так. Словно иного образа жизни не существует вообще. Словно она уже приспособилась к происшедшим переменам.
И возможно, что вначале человек приспособится к новым условиям с такой же легкостью, радуясь всему, что хоть как-то избавит его от трудностей и горечи разбитых надежд. Но за этой первой кратковременной ассимиляцией придут гнев, ожесточение, осознание утраты и ощущение полной безнадежности.
Джой вернулась в редакцию, чтобы поработать над статьей для воскресного номера. Мой сосед продолжал ездить в свою страховую компанию — даже теперь, когда трещал по швам его личный мирок. Все это, конечно, объяснимо — ведь человек должен есть, человек должен как-то существовать, должен иметь деньги. Но за этим, наверно, скрывалось нечто гораздо большее, подумал я. Для человека это было средством — быть может, единственным оставшимся в его распоряжении средством — сохранить привычную рутину, внушить себе, что жизнь изменилась не полностью, что кое-какие из старых, давно заведенных порядков остались нетронутыми.
«А я? — спросил я себя. — Что теперь делать мне?»
Я мог вернуться в редакцию, сесть за свой стол и до отъезда в командировку настрочить еще несколько статей. Мне как-то даже чудно было думать об этой поездке — она полностью вылетела у меня из головы.
Будто сама идея ее была для меня новостью, будто раньше я даже не знал о ней, а если и знал, то так давно, что вполне естественно было о ней забыть.
Я мог поехать в редакцию, но, собственно, с какой целью? Чтобы написать статьи, которые никто никогда не прочтет, статьи для газеты, которую через несколько дней, быть может, перестанут выпускать?
Труд, бесполезный до чертиков. Настолько бесполезный, что о нем и думать-то не хотелось. Возможно, что именно поэтому никто не пожелает меня выслушать — если люди о чем-то не знают, они избавлены от необходимости об этом думать.
Я выпустил из пальцев записку Джой, и она, затрепетав, медленно опустилась на пол. Я протянул руку и взял со стула рубашку. Я, правда, еще не решил, что мне делать, но, так или иначе, прежде чем я за что-нибудь возьмусь, мне следовало одеться.
Я вышел на крыльцо — стоял теплый, солнечный день, скорее летний, чем осенний. Дождя как не бывало, на дворе было сухо, только кое-где сохранились маленькие лужицы как доказательство того, что он все-таки недавно шел.
Я взглянул на часы — было уже около полудня.
Машина страховщика стояла перед соседним блоком, но ни его самого, ни его близких нигде не было видно. Вероятно, по субботам он не работал, и семья спала допоздна. Как раз то, что им необходимо, подумал я, — небольшой подкрепляющий отдых под крышей.
В конце улицы я разглядел вывеску ресторана и понял, что голоден. Там, наверно, есть телефон, а мне нужно позвонить Джой.
В ресторане было душновато и не слишком чисто, но он был переполнен. Я пробрался к стойке и, подождав, пока какой-то посетитель покончил с едой, захватил освободившийся табурет.
Я дал заказ подошедшей официантке, встал и протолкался сквозь толпу в угол, к телефонной будке. Я втиснулся в нее и закрыл за собой дверь. Опустил монету, набрал номер и попросил телефонистку соединить меня с Джой.
— Ну как, отредактировала свою статью? — спросил я ее.
— Соня ты, соня, — промурлыкала она, — Ты давно встал?
— Только что. Как дела?
— Гэвин рвет и мечет. Поступили кое-какие интересные сведения, а он не может их использовать.
— Что-нибудь о…
— Не знаю, — ответила Джой, видимо поняв, о чем я собираюсь спросить. — Возможно. В банках обнаружена недостача денег. Известно, что…
— Недостача денег?! Так ведь Дау только вчера мне говорил, что банки забиты деньгами.
— Наверно, так оно и было, — сказала она, — Но с тех пор картина изменилась. Еще вчера в полдень деньги были на месте, а вечером к закрытию огромные суммы просто-напросто исчезли.
— И ни из кого слова не вытянешь, — предположил я.
— Точно. От тех, кого Гэвину и Дау удалось поймать, толку не добьешься. Они ничего не знают. Со многими же — с теми, кто поважнее и посолиднее, — они вообще не могут связаться. Сам знаешь, как обстоит дело с банковскими служащими в субботу. Их разве найдешь?
— Где уж, — согласился я. — Кто на рыбалке, кто в гольф играет.
— Паркер, ты думаешь, что тут не обошлось без Этвуда?
— Не знаю, — ответил я, — Но меня бы это ничуть не удивило. Попробую навести справки.
— Интересно, как? — насторожившись, спросила она.
— Я мог бы съездить в усадьбу «Белмонт». Этвуд ведь предлагал…
— Мне это не нравится, — резко перебила она, — Ты однажды уже там побывал.
— Я не стану нарываться на неприятности. С Этвудом я как-нибудь управлюсь.
— У тебя нет машины,
— Я возьму такси.
— На такси у тебя нет денег.
— Шофер отвезет меня туда и привезет обратно, — сказал я. — На обратном пути я могу заехать в редакцию, получить деньги и расплатиться с ним.
— Все-то ты продумал, — заметила она.
— Ну, во всяком случае, почти все.
«Продумал ли я вообще хоть что-нибудь?» — спросил я себя, повесив трубку.
Глава 30
Окно было закрыто — первое, что бросилось мне в глаза. Прошлой ночью, удирая отсюда, я оставил его открытым, хотя у меня тогда возникло странное ощущение, что, несмотря ни на что, мне нужно вернуться и закрыть его.
Но сейчас это окно было плотно прикрыто, и все окна занавешены изнутри; я попытался вспомнить, были ли на них занавеси накануне, да так и не вспомнил.
