— Милочка, — сказал я, — ты и наполовину не представляешь, что тогда поднимется.
— Но, как вы понимаете, мы хотим избежать неприятностей. Или, по крайней мере, свести их до минимума. Что касается нравственной и правовой стороны вопроса, то мы чувствуем под собой твердую почву, неукоснительно соблюдая все законы, выработанные вашим собственным обществом. Мы не нарушили ни одного предписания, и нам не хотелось бы, чтобы нас вынудили прибегнуть к карательным мерам. Я уверена, что люди тоже предпочли бы без этого обойтись, потому что, должна вам сказать, это может принести им немало страданий. Мы хотим довести выполнение своего плана до конца и заняться чем-нибудь другим. И, насколько это в нашей власти, мы хотим завершить операцию как можно спокойнее. В этом-то вы и можете быть нам полезны
— С какой это стати я буду вам помогать?
— Мистер Грейвс, — произнесла она, — вы окажете этим услугу не только нам, но и всему человеческому роду. Любые ваши действия, которые помогут сгладить трения во время завершения операции, пойдут на пользу не только нам, но и вашим соплеменникам. Потому что, как бы они себя ни вели, в конечном итоге судьба их от этого не изменится. А какой им смысл подвергать себя бесполезным мучениям, если они все равно обречены? Теперь рассмотрим следующий момент: вы специалист по распространению разного рода информации…
— Не такой уж я специалист, как вам кажется, — перебил я.
— Но вы знакомы с методами и технической стороной дела. Вы можете убедительно писать…
— Есть люди, которые пишут гораздо более убедительно.
— Но у нас в распоряжении именно вы, мистер Грейвс.
Тон, которым это было сказано, мне не понравился.
— Стало быть, вы хотите, чтобы я успокаивал людей? Убаюкивал их колыбельными песенками?
— Да, и еще в меру своих возможностей вы будете советовать нам, как следует реагировать на ту или иную ситуацию. Можете назвать это должностью консультанта.
— Но вы ведь сами все знаете. Не хуже меня.
— Вам, наверно, кажется, мистер Грейвс, что мы усвоили человеческие взгляды во всей их полноте. Что мы можем думать и действовать как люди. А ведь дело обстоит совсем не так. Мы, конечно, разбираемся в том, что вы называете бизнесом. И мы изучили его весьма досконально. Мы отлично поднаторели в вашем законодательстве. Однако многое осталось неизученным из-за недостатка времени. Мы знаем только одну сторону человеческой натуры — то, как она реагирует на торговые сделки. А в остальном наши сведения о людях очень ограничены. Мы, к примеру, отчетливо не представляем себе реакцию людей, когда они узнают правду.
— Что, страшновато, да? — спросил я.
— Нет, мы ничего не боимся. Мы готовы при случае проявить необходимую жестокость. Но на это потребуется время. А мы хотим закончить все как можно быстрее.
— О'кей. Предположим, я буду писать для вас. А что это даст? Кто напечатает мои статьи? Каким образом они дойдут до людей?
— Вы только пишите, — произнес этот белокурый айсберг, — А остальное мы берем на себя. Мы донесем ваши статьи до людей. Мы сумеем их распространить. Это уже не ваша забота.
Меня охватил страх. Пожалуй, с легкой примесью злобы. Но в основном это был страх. Потому что только сейчас я по— настоящему осознал, насколько неумолимы и беспощадны эти пришельцы. Они не знали, что такое мстительность, они не знали ненависти. Едва ли их можно было считать врагами в нашем понимании этого слова. Они были губительной, злой силой, и их не могли пронять никакие мольбы. Просто-напросто их ничто не трогало. Земля для них была не более чем предметом собственности, а люди — пустым местом.
— Вы предлагаете мне стать предателем своего племени? — сказал я.
Впрочем, произнося эту фразу, я прекрасно сознавал, что слово «предатель» для них лишь бессмысленное сочетание звуков. И хотя, по всей вероятности, им известно, что оно означает, они абсолютно не способны понять его истинного смысла. Потому что их этика не может иметь ничего общего с этикой человеческого рода; возможно, что у них есть свои нравственные установки, но они так же недоступны нашему пониманию, как наши недоступны для них.
— Давайте рассмотрим этот вопрос с практической точки зрения, — произнесла она. — Мы предлагаем вам выбрать одно из двух. Либо вы остаетесь с людьми и делите с ними их общую судьбу, либо вы переходите на нашу сторону куда с большей для себя выгодой. Если вы отклоните наше предложение, мы не очень от этого пострадаем. Если же вы его примете, вы в значительной степени облегчите существование самому себе и — правда, в несколько меньшей степени — своим соплеменникам. Лично вы от этого выиграете, а род человеческий, поверьте мне, ничего не потеряет.
— А где гарантия, что вы не нарушите слова?
— Сделка есть сделка, — отрезала она.
— Полагаю, что вы отвалите мне за это солидную сумму?
— Очень солидную, — сказала она.
Откуда ни возьмись появился кегельный шар и покатился по полу. Он остановился футах в трех от стула, на котором я сидел.
Девушка встала и вышла из-за письменного стола. Она остановилась у угла стола, устремив взгляд на кегельный шар.
Шар вдруг стал полосатым — покрылся тончайшими, как на дифракционной решетке, полосками. Потом он начал по этим линиям расщепляться. Он расщепился и из черного стал зеленым — и вот вместо кегельного шара на полу уже лежала кучка банкнотов.
Я не вымолвил ни слова. У меня язык прилип к гортани.
Она нагнулась, подняла одну бумажку и подала ее мне.
Я взглянул на нее. Девушка ждала. А я все разглядывал банкнот.
— Что вы скажете, мистер Грейвс? — спросила она.
— Это похоже на деньги, — ответил я.
— Это и есть деньги. Откуда же еще, по-вашему, мы берем их?
— И вы еще утверждаете, что соблюдаете наши законы, — заметил я.
— Я вас не понимаю.
— Вы нарушили один закон. Самый важный из всех. Деньги — это мерило человеческого труда: стоимость построенной человеком дороги, написанной им картины или количества часов, которые он проработал.
— Это деньги, — сказала она. — А нам только это и нужно.
Она снова наклонилась и сгребла всю кучу бумажек. Положила на стол и принялась складывать их стопками.
Я понял, что дальнейшие объяснения бесполезны — она все равно ничего не поймет. Ее нельзя было обвинить в цинизме. Или в мошенничестве. Она просто не могла этого понять: пришельцы слабо разбирались в подобных вопросах. Деньги для них были не символом, а изделием. Только этим, и ничем больше.
Она сложила деньги в аккуратные стопки. Потом нагнулась и подобрала несколько бумажек, отлетевших в сторону, когда она поднимала с пола ворох банкнотов. Положила их в одну из стопок.
Бумажка, которую я держал в руке, была стоимостью в двадцать долларов, как и большинство остальных, насколько я мог судить; впрочем, там были и десятидолларовые билеты, и кое—где в стопках проглядывали пятидесятидолларовики.
Она сложила все стопки в одну пачку и протянула ее мне.
— Это ваше, — сказала она.
— Но ведь я еще не дал…
— Будете вы работать на нас или нет, они ваши. А вы хорошенько подумайте над тем, что я вам сказала.
— Ладно, — согласился я, — Подумаю.
Я встал и взял у нее деньги. Распихал их по карманам. Карманы от них раздулись.
— Придет день, — сказал я, похлопывая себя по карманам, — когда от них не будет никакого проку. "Наступит время, когда на них нечего будет купить.
— Когда настанет этот день, — сказала она, — их заменит что-нибудь другое. Вы будете обеспечены всем, что вам тогда понадобится.
Я стоял и думал, но почему-то думал я только о том, что теперь мне есть чем расплатиться с шофером такси. За исключением этой мысли, голова моя была абсолютно пуста. Безмерная гнусность этой беседы начисто выпотрошила меня — остались лишь ощущение полного поражения и мысль о том, что я теперь могу расплатиться с шофером.
Я знал, что должен поскорее унести отсюда ноги. Должен покинуть этот дом, прежде чем меня захлестнет сокрушительный шквал эмоций. Должен уйти, пока во мне не взбунтовалось человеческое достоинство. Я должен уехать, выбрать место и время и все как следует обдумать. А пока пусть они считают, что я согласен стать их союзником.
— Благодарю вас, мисс, — сказал я. — Сдается мне, что я не знаю вашего имени.
— У меня нет имени, — сказала она, — Мне незачем было иметь имя. Имена нужны были только таким, как Этвуд.
— Тогда благодарю вас еще раз, — произнес я. — Я обдумаю ваше предложение.
Она повернулась и вышла в прихожую. Горничной нигде не было видно. Я заметил, что гостиная, расположенная по ту сторону прихожей, сверкала чистотой и была заставлена мебелью. Любопытно, подумал я, много ли тут настоящей мебели и какую часть ее составляют превратившиеся в предметы обстановки кегельные шары?
