угрюмо молчит и даже не смотрит в его сторону. А что будет завтра? Граф заставит его сменить апартаменты?
Перспектива поменять уютную спальню на камеру в тёмном сыром подвале заставила Анжели содрогнуться. Но такой переезд не слишком беспокоил француза. Больше всего он боялся, что граф просто казнит его без суда и следствия, когда окончательно уяснит, что на возвращение дочери больше нет смысла надеяться.
– Надо что-то срочно предпринимать, – прошептал француз, задумчиво глядя в окно через массивную кованую решетку.
Но он не обижался на такую «утончённую гостеприимность» графа, не полагавшегося на «усидчивость» своего пленника. На его месте Анжели поступил бы точно так же.
– Что же предпринять? – снова прошептал он, отойдя от окна и падая на помятую постель прямо в одежде.
Любой другой на его месте давно бы поддался панике и, не вставая с колен, слёзно молил Бога о чуде и о своём сказочном спасении. Но Анжели был не таков. У него всегда был запасной вариант, и именно его он сейчас напряжённо обдумывал.
Вариант был даже не один. Их было несколько. Но Анжели чутьём профессионального афериста подсознательно выбрал единственно верный, который уже сработал однажды в Алжире без сучка и задоринки.
Сейчас оставалось только зорко следить за настроением своего «тюремщика» и запустить план в действие именно в подходящий момент. Не раньше, не позже. Спешка или опоздание одинаково плохо могут отразиться на плане, а для Анжели не оставят никакой надежды на продолжение жизни.
Француз верил в удачу, в свою звезду и в своё чутьё, которое никогда его не подводило. Граф умён и осторожен. Но по сравнению с удивительной изворотливостью своего пленника он жалкий простофиля и несмышлёныш. Анжели приходилось бывать в передрягах и похуже, чем та, в которой он оказался сейчас. Но удача и звериное чутьё на опасность всегда позволяли ему своевременно извернуться и победить. Удастся ли ему это сделать сейчас?
Дверь открылась, и в комнату вошёл слуга графа – огромный Демьян, вид которого всегда вселял в душу Анжели панический ужас. Он даже представить боялся, что с ним будет, если его план вдруг потерпит крах, а сам он окажется в чудовищных лапах этого жуткого бородатого монстра! Тогда о каком-то призрачном шансе на спасение можно даже и не думать! Демьян одним пальцем способен вогнать его в землю по самое горло, а ногтем содрать с живого шкуру от головы до ног. Чувствуя себя жалким сусликом перед огромным медведем, Анжели заставил себя натянуто улыбнуться:
– Чем могу быть вам полезен, месье слуга?
– Мне? Ничем, – недобро глянув на него, глухо пробасил гигант. – Тебя Ляксандр Прокофьевич дожидается, француз. Ступай за мной, лягушатник поганый.
* * *
По сравнению с Анжели граф Артемьев не размышлял о чуде. В душе человека, слишком много перенесшего за последнее время, живёт лишь страх перед будущим. Защищаясь от тяжёлых мыслей, Александр Прокофьевич пытался отвлечься и думать о чём-то хорошем. Он старательно стремился уверовать, что всё идёт хорошо.
У графа не осталось больше ни надежд, ни стремлений, сердце его уже не замирало от неясной тоски. И все эти перемены произошли в нём за последнюю неделю. Он понял, что совершил непоправимую ошибку, отправив в Яицк Флорана, а не Анжели, и что теперь остаётся только смириться с оказавшимися призрачными надеждами. Александр Прокофьевич не мог больше обманывать самого себя. Флоран обманул его и не собирается возвращать Машеньку. Он предал и своего земляка, бессовестно бросив на произвол судьбы.
Теперь Александр Прокофьевич жил в постоянном ожидании. Он чувствовал себя одиноким, обманутым и беззащитным перед коварной злодейкой, имя которой Жизнь. Над его головой сгустились тяжёлые тучи, и небо темнеет буквально с каждой минутой. Предвестники надвигающейся грозы уже налицо.
Он должен покарать Анжели! Эта навязчивая мысль, которую граф пытался отогнать всеми силами, как кошмар, всё настойчивее преследовала его. Право, можно сойти с ума. Ведь, если честно признаться самому себе, роль палача претила его благородной натуре. И все старания Александра Прокофьевича избежать убийства француза не могли вернуть ему дитя.
Надежда увидеться с Машенькой таяла с каждым днём. Она была подёрнута тонкой дымкой неизвестности. Однако и сквозь неё граф всё яснее различал, как темнеет горизонт и надвигается мрак. Обо всём этом Александр Прокофьевич не говорил даже с Безликим. Своими горестями он делился лишь с Демьяном, который, казалось, лучше остальных мог его понять. В простой, доброй душе гиганта тяжкие переживания барина находили полное сочувствие, и это хоть как-то утешало графа.
Убить Анжели? Как это низко убить пусть опасного, но в данный момент беззащитного человека. Этот француз, как выяснилось, даже не убил Машеньку. Так за что его карать? Получится так, что Анжели невинная жертва, а он, граф Артемьев, честный и благородный дворянин, – кровожадный убийца?
Два противоречивых чувства боролись в груди Александра Прокофьевича. А он не допускал никакой двойственности в своих чувствах. Ни слепой ярости к ненавистному французу, ни угрызений совести, требующей отпустить безвинного человека. Что же у него в душе? Потемки… Там скрывались лишь пустота и растерянность.
Подсознательно граф понимал, что должен отпустить Анжели. Но он не мог допустить этого. Кто-то же должен понести суровое наказание за Машеньку и её страдания? Сейчас им руководило то самое безотчётное чувство, которое принято называть упрямством, гордыней или эгоизмом, а порою даже бессердечностью. Александр Прокофьевич хотел ладить со своей совестью, но… Вспомнив о Машеньке и ненавистном французе, его одолевал свирепый вихрь сомнений.
Сейчас граф знал одно: кроме Демьяна, никто не поймёт, что у него на сердце. Только в самом себе и в преданном слуге он мог искать поддержку.
– Может, откушать изволите, Ляксандр Прокофьевич? – спросил слуга, осторожно прокравшись из кухни в комнату.
Граф, вздрогнув, обернулся. Демьян держал в руках миску с варёным мясом, на губах его блуждала виноватая улыбка.
– Лёгок на помине, – усмехнулся он.
– Ведь второй день уже маковой росинки во рту не было.
Александр Прокофьевич нехотя пересел из кресла к столу. Положив в рот кусочек жареной баранины, он стал вяло пережёвывать его. Демьян стоял рядом, держа в одной руке краюху хлеба, а в другой нож. Он преданно смотрел на своего барина.
– А может, хлебушка свежаво вкусите, Ляксандр Прокофьевич? – спросил он. – Только что испекли и притащили зараз из пекарни. Горячий ещё.
Граф ответил ему нехотя, словно с трудом оторвался от своих мыслей:
– Вкушай сам, Демьян. У меня нет аппетита.
– А вы через силу, Ляксандр Прокофьевич? – взмолился слуга, и добавил, чтобы убедить его съесть хлеб: – Ужо не можно
