Обстраивая свой усадебный поселокъ, я завелъ собственные кирпичные заводы. И глины и топлива было въ изобиліи. Кирпичъ выпускался превосходнаго качества и въ большомъ количествѣ. Хватало его не только на всѣ мои постройки, но я отпускалъ его на чрезвычайно льготныхъ условіяхъ и крестьянамъ с. Головкина , особенно обитавшимъ въ моемъ т. н. „Яицкомъ концѣ”, который за десять лѣтъ почти весь успѣлъ застроиться каменными домами.
51
За 16 лѣтъ моего сосѣдства съ головкинскими крестьянами, установились у меня съ ними добрыя отношенія и взаимное довѣріе. Не могу не вспомнить того чувства удовлетворенія, которое я всегда испытывалъ, проѣзжая по „Яицкому” концу и глядя на крестьянскія постройки, почти сплошь каменныя, желѣзомъ крытыя, добрый, видный скотъ и довольство. Хозяева всегда учтиво, отъ стараго до малаго, поклономъ и добрымъ словомъ встрѣчали своего сосѣда. Я убѣжденъ, что и сами Головкинскіе старики — мои сверстники такъ же меня вспоминаютъ!..
Благопріятно началось и шло мое, съ дѣтства любимое, сельское хозяйство, которымъ я всѣмъ своимъ разумомъ и сердцемъ горячо увлекался, счастливый своей непосредственной близостью къ природѣ, бодрый духомъ отъ сознанія полезнаго творчества и здоровый тѣломъ отъ пріятнаго труда и деревенской привольной жизни.
Добрыя отношенія съ моими двоюродными братьями, съ перваго же года нашей совмѣстной головкинской жизни, замѣтно упрочились. Ближайшіе мои сосѣди — Павелъ и Николай Михайловичи Наумовы, оба крупные помѣщики и превосходные хозяева, съ утра до ночи занятые своимъ большимъ дѣломъ, оцѣнили и во мнѣ такую же однородную съ ними силу, со временемъ отдавая должное моимъ знаніямъ, предвидѣніямъ и даже совѣтамъ. Въ свободные дни или зимніе вечера мы другъ съ другомъ видѣлись, сходились семьями и всегда братски-задушевно встрѣчались, что лично я, лишившійся сразу обоихъ своихъ родныхъ братьевъ, особенно въ нихъ цѣнилъ. Павелъ съ Николаемъ, видимо, понимали мое положеніе и искренно высказывали мнѣ свои сердечныя, чисто-братскія отношенія.
Спустя нѣкоторое время переѣхалъ къ намъ въ Головкино еще и третій мой двоюродный братъ Алексѣй Михайловичъ Наумовъ. Алексѣй Михайловичъ по характеру своему рѣзко отличался отъ своихъ братьевъ: проведя всю свою молодость на судебной службѣ, вращаясь больше въ городскомъ обществѣ, онъ предпочиталъ развлеченіе серьезному усидчивому труду. Попавъ въ Елшанку, онъ все время именно „развлекался”, но не работалъ. Получая проценты съ капитала, вырученнаго за Хлѣбодаровку, онъ могъ жить, не заботясь о завтрашнемъ днѣ, расходуя все свое время на разные „пустяки”, какъ выражались его братья. Алексѣй то и дѣло катался на выведенныхъ имъ изъ Уфимской губерніи лошадкахъ-„вяткахъ”, потомъ завелъ себѣ автомобиль „Адлеръ”, пугая на пути все и вся. Онъ былъ въ нашихъ мѣстахъ піонеромъ этой „антихристовой машины”, какъ обзывали ее крестьяне.
Лично я рѣшился завести у себя въ Головкинѣ автомобиль, спустя лишь много лѣтъ, когда и люди и деревенскій скотъ, главнымъ образомъ, лошади, болѣе или менѣе съ ними освоились.
52
Въ описываемое мною время всѣ мы жили у себя, въ помѣщичьихъ гнѣздахъ, размѣренной, широкой — именно „помѣщичьей” жизнью. Позже, всѣмъ другимъ Наумовымъ, какъ и мнѣ, пришлось надолго покидать милое наше Головкино и возвращаться въ него лишь на краткое лѣтнее пребываніе. У всѣхъ подрасли дѣти, требовавшія городского обученія. Мнѣ служба мѣшала жить такъ, какъ хотѣлось бы — мирно, тихо, въ скромной деревенской обстановкѣ. Въ то счастливое время (1900 - 1901 - 1902 г. г.) никуда мы не спѣшили изъ своего Головкина и крѣпко, почти безвыѣздно сидѣли круглый годъ въ своихъ усадьбахъ.
Упоминая о своей страсти ко всему тому, что именуется Божьимъ міромъ, и имѣя особое тяготѣніе къ природѣ, нетронутой человѣческой рукой, къ ея дѣвственнымъ чарамъ, я не могу не подчеркнуть, что въ этомъ отношеніи наше Головкино представляло собой въ дѣйствительности непочатый край цѣлины, природной „дѣвственности”.
Начну съ весны. — Хотя у насъ не было глухариныхъ и тетеревиныхъ.токовъ, но зато, что такое представляла собою весною вся волжская пойма, кишмя кишѣвшая пернатыми, слетавшимися со всѣхъ концовъ вселенной!? Пусть мои дѣти вспомнятъ, какъ я ихъ, маленькихъ, водилъ по незаливаемымъ низинамъ заповѣднаго мѣста, т. н. „Подстепного” — традиціоннаго вешняго этапа перелетныхъ птицъ, гдѣ онѣ осѣдали, любили, размножались.
Во время волжскаго разлива, Подстепное представляло собою мѣсто исключительное для удобства осѣданія на немъ всяческой перелетной птицы — утокъ, гусей, лебедей и всевозможныхъ породъ куликовъ. Далеко расположенное отъ населеннаго мѣста (въ трехъ верстахъ отъ Головкина), оно изобиловало ольховыми зарослями и удобными, травянистыми, кочковатыми луговинами. Въ Подстепномъ изстари вѣковъ запрещалось весной охотиться — съ прадѣдовскихъ временъ это было освященное, заповѣдное мѣсто. Ходишь, бывало, тамъ весной по мягкой, свѣжей, кудрявой муравѣ, среди кустарниковыхъ зарослей, и видишь почти рядомъ съ собой то парныхъ лебедей, то сѣрыхъ, съ виду совсѣмъ домашнихъ, дикихъ гусей.
Неоднократно наши дѣтки натыкались на сидѣвшихъ на своихъ гнѣздышкахъ дикихъ утокъ. Токовали и танцовали на своихъ длинныхъ ножкахъ турухтанчики, съ взъерошеннымъ на шейкахъ опереніемъ и раскрытыми вѣеромъ хвостиками. Среди прочаго пернатаго гомона раздается какъ бы блеяніе молодого барашка — это бекасъ по-весеннему играетъ, тоже по-своему любовно токуетъ, забираясь въ высь, подъ небеса, и оттуда стремглавъ ниспадая, трепыхая своими жилистыми крылышками и издавая это своеобразное блеяніе.
И сколько всего прочаго прилетнаго пернатаго міра скапливалось въ вешнее время на этомъ благодатномъ заповѣдномъ мѣстечкѣ, гдѣ птица, видимо, не считалась съ человѣкомъ, какъ своимъ врагомъ-хищникомъ и не опасалась его: не сказки это, милые мои читатели, а истинная быль, — головкинская правда!
Какъ-то разъ, тоже весной, въ бытность мою Губернскимъ Предводителемъ, подъѣзжалъ я на своей яхтѣ „Сирена” по весеннему разливу изъ Симбирска къ нашему дому, вдоль залитаго русла рѣки Уреня.
Напротивъ нашей усадьбы, черезъ рѣчку, была расположена моя хлѣбная пристань, а въ концѣ ея стояла каменная, еще прадѣдовскихъ временъ, караулка, гдѣ обиталъ старинный нашъ служащій — Емельянъ Ивановичъ. Весной, обычно, къ „дѣдушкѣ Емелѣ” съ „житнаго двора” отсылались на прокормъ наши гуси, которымъ раздолье тамъ предоставлялось великое — кругомъ вода, свѣжая трава, просторъ. Но былъ лишь одинъ „грѣхъ”, какъ выражался старикъ Емельянъ, — его донимали лебеди, безъ опаски и оглядки пожиравшіе у „Емели” и его „господскихъ” гусей весь кормъ...
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
