— Кто из Свято-Борисо-Глебской обители, кто мирские из города, — пояснил Прот тоненьким голосом. — Претерпели в пути. Имеем нужду слово сказать игуменье Виринее. Знать она меня должна, бывала у нас в обители. Известите матушку, смиренно просим, — мальчик звучно шмыгнул носом.
Со скрипом отворился лючок на уровне лица, мелькнул клок седой бороды, и на пришельцев уставился красный подслеповатый глаз. Оценил бричку, верховых лошадей, прапорщика в студенческой фуражке, с особенным подозрением оглядел Катю, ее перекрещенную ремнями грудь.
— Грех женщине в мундире ходить, стыдоба орудие смертоубийства таскать. Ишь вояка какая. Греха-то не боишься, видать?
— Насильнику любострастному девичью кротость являть еще больший грех, — огрызнулась Катя. — Времена ныне воистину антихристовы. Без оружья и носу из дома не высунешь. Пустишь душу облегчить, дедушка? Или рылом не вышли?
Прот поспешно сполз с брички, проковылял к воротам:
— Со смиреньем мы пришли. Вот крест, со смирением. Нельзя ль игуменье Виринее весть подать? Или сестру Соломонию позвать? Я с ними знаком, да и они меня помнить должны. Известите, сделайте милость. Прот Павлович — мое прозвище. До разорения в Борисо-Глебской обители обретался. Скажите, сделайте милость. Ведь немалый путь одолели, страшно нынче паломничать, того и гляди налетят душегубцы.
Ключарь еще раз с сомнением окинул взглядом отнюдь не выглядящую смиреной паломницей Катю:
— Сестра Соломония блаженно опочила еще зимой, на преподобного Макария[76]. Матушка Виринея хворает шибко. Я-то про вас извещу. Да вы ждите смиренно.
Дверца закрылась. Слышно было, как старикан зашаркал прочь. Прот все крестился, кланялся ветхим воротам.
— И как ты с нами без ночных бдений да заутреней обходился? — не удержался Пашка.
— Помалкивай, — зашипела Катя.
Прот посмотрел на них обоих с осуждением:
— Здесь свой закон. Они к тебе в кузню псалмы петь не ходят. И по английской гимнастике советов не дают. Имей уважение. Вы, Екатерина Григорьевна, очами тоже не шибко сверкайте. Вы помощи просить пришли или оклады с икон сдирать?
— Виновата-с, — пробурчала Катя и принялась разглядывать облупившийся свод арки и неясный потемневший образ, вмурованный над воротами. По осыпающейся стене курлыкали, прогуливались взъерошенные голуби, радовались, что дождь кончился.
За воротами послышались шаги. Приглушенно забормотали женщины. Катя уловила что-то про разграбление обители. Снова скрипнул лючок. Теперь пришельцев обозревали несколько человек. Катя справилась с желанием показать язык. Прот смиренно крестился.
— Наш долг любого паломника принять, — отчетливо сказали за воротами. — Обитель не крепость военная. Не запоры железные, но господь нам вечная защита.
Лязгнул засов, ворота заскрипели. На створки наваливалась толстуха монахиня и давешний старик-ключарь, опирающийся на костылик.
— Позвольте, сестра, — Герман помог со скрипучей створкой.
Катя навалилась на другую половину ворот, рядом с сопящим ключарем. Старик все косился на лакированную кобуру «маузера».
Справившись с воротами, Герман снял фуражку, чинно перекрестился на колокольню:
— Благодарим за гостеприимство. Не извольте беспокоиться, мы ненадолго.
— Все в руце божьей, — мягко сказала молодая монашка, стоящая позади всех, и Катя сообразила, кто здесь главный.
— Лошадей там ставьте, — монахиня шевельнула узкой кистью, указывая на приземистое строение в углу заросшего травой двора. — Отдохнете, вас в трапезную позовут. Господ офицеров прошу ружьями и бомбами сестер не страшить, из гостиницы во внутреннее подворье не ходить.
— Видит бог, матушка, смирнее нас не найти, — заверил Пашка, заводя во двор бричку. — Нам бы только обсохнуть, да лошадкам отдохнуть. Беспокойства не доставим.
Молоденькая матушка сдержанно улыбнулась:
— Под защитой милосердного царя небесного наша обитель. На все Его воля. Со смирением любую судьбу примем.
Катю слегка обеспокоил Пашкин взгляд, брошенный на гостеприимную сестру. Неуместно таким манером на божьих невест поглядывать. Хотя молодая сестрица впечатление производила — этакие голубые глазища разве что в глянцевом журнале увидишь. А здесь, в тимчинской дикости, пожалуйста, — любуйся без всякого фотошопа. И черный цвет монашеского одеяния сей строгой деве весьма к лицу.
— Граждане ратники пусть отдыхают, — все так же твердо распорядилась сестра. — Тебя, отрок Прот, к игуменье проводят. Матушка Виринея пожелала лично побеседовать. Игуменья наша о поругании Свято-Борисо-Глебской обители чрезвычайно сокрушалась. А вы, сударыня, соблаговолите вооружение снять и переодеться. У нас здесь не кафешантан. Уж не примите за нравоучение. Мы ведаем, ныне в миру приличия не в чести, грех смертоубийства умами людскими завладел. Но женщине под мужчину рядиться все равно не пристало. Уж будьте любезны туалет сменить, — с достоинством потребовала голубоглазая сестра.
— Я, собственно, вполне осознаю несуразность своего внешнего вида, но переодеваться мне не во что, — пробормотала Катя и положила руку на плечо Вите. — Пропали наши мирские наряды в огне, уж не обессудьте. Может, подберете что-нибудь девочке? Сама я на конюшне посижу. Чуть обсохнем со спутниками и дальше двинемся. Расхаживать по обители и смущать сестер я не намерена.
— Смущаются духом слабые да в вере нестойкие, — монастырская распорядительница пристально разглядывала Виту. — Мы вас, сударыня, от ворот не гоним. Отдохнете с дороги, потрапезничаете. Можете и переночевать. Гостиница у нас пустует. Только господам офицерам с гостиного двора разгуливать по обители совершенно незачем.
— Да мы разве не понимаем? — Пашка прочувственно перекрестился на чахлые мальвы у дверей церкви. — Не извольте сомневаться, мы люди честные, безобразий не сотворим.
Голубоглазая с прежним достоинством кивнула:
— Располагайтесь. А вы, сударыня, если желание имеете, можете в баню сходить. С вечера топили, вода, должно быть, еще теплая. И свою юную иудейку соблаговолите захватить. Помыться вам обеим не помешает. Сестра Евдокия проводит.
Отдав распоряжения, распорядительница коротко глянула на Катю, повернулась. Явно уверенная, что все будет точно исполнено, неторопливо двинулась к облупившемуся зданию. Прот потоптался и поплелся следом.
Сестра Евдокия показала пальцем на кобуру «маузера»:
— Оружье солдатам оставьте.
Катя машинально сняла массивную колодку с пистолетом, расстегнула ремень с ножнами штыка, протянула оружие Пашке. Под гимнастеркой на боку еще оставался «наган», ну, сердитой сестре знать о револьвере незачем. Со своими многочисленными грехами Катя и сама как-нибудь разберется.
Сестра Евдокия быстро шла впереди, этакая долговязая особа, с крепкими плечами. Ростом не ниже самой Кати, да и руки ничего себе. То-то так и торчала впереди своей самоуверенной голубоглазой начальницы, — прямо бодигард вышколенный. Бывают у духовных лиц профессиональные телохранители?
Хрен его знает, что происходит. Катя пребывала в редком для себя состоянии легкой паники.
Может беглый взгляд мгновенно вогнать в замешательство? Глупо. Попадаешь ты чуть ли не в первый раз в жизни в монастырь, и все басни, анекдоты и скабрезные двусмысленности мигом выплывают на поверхность? Очень глупо. Штампы и ересь. Или в тебе самой некая червоточина? Фу! Глупо, глупо, глупо!
Но ведь какой взгляд был! Может, кто-то и не осознал бы. Только вы, Екатерина Григорьевна, опыт имеете. Вот чего-чего, а опыта в убийствах да извращениях вам с лихвой хватает. Грешна, штампа некуда поставить.
Черт, как же она на тебя глянула?! Не может быть. Взглядами всего на миг встретились, — она-то уж точно обдуманно. Аж ошпарила пронзительной синью. Прямо магия какая-то. Нет, не может быть. Актриса она, что ли? Может, у них здесь действительно бесовская сила в полный профиль окопалась? Насылают хваткие бесенята искушения, сине-голубыми глазами сверкают, заманивают-завлекают. Тут-то и утащат в геенну огненную. Не достоять до третьих петухов. Интересно, а брутальный Вий у них здесь в подвале не припрятан?
Фольклорно-гоголевские персонажи навидавшейся всякого-разного Кате кровь никогда не грели, а ныне жар по жилам так и гнало, даром что сидела на лавке в прохладном темном помещении и развозила по коже мыльную пену. Вита чихнула — действительно вода жутко теплая, — в том смысле, что корка льда в шайке еще не образовалась.
— Так, — пробурчала Катя, — давай-ка домываться в темпе.
От жесткой мочалки Вита только вздрагивала, синяки на теле уже побледнели, ушибы почти не беспокоили. Свежие царапины Катя старалась не затрагивать. Окатила водой, девчонка ошарашенно чихнула, приняла убирать с лица мокрые кудри.
