«Она, – говорит Миних, – с самого малолетства имела дурные привычки, и родительница ее, царевна Екатерина Ивановна, мало обращала на них внимания. Определенная к ней воспитательницей госпожа Адеркас очень худо выполняла свои обязанности, за что и была выслана из России с повелением никогда в нее не возвращаться. Характер принцессы обнаруживался вполне в то время, как она сделалась правительницей. Главным природным ее недостатком было нерадение к делам. Она никогда не показывалась в кабинете. Не раз, когда мне случалось приходить к ней с отчетом по делам кабинета или испрашивать ее разрешений, она, сознавая свой неспособность, говорила мне: «Как бы я желала, чтобы сын мой вырос поскорее и начал сам управлять делами!» Она была очень невнимательна даже к своему наряду: голову повязывала белым платком и часто в спальном платье ходила к обедне, иногда оставалась даже в таком костюме в обществе, за обедом и по вечерам, проводя их в карточной игре с избранными ею особами.
В то время, когда катастрофа еще не совершилась, друзья Анны Леопольдовны предупреждали ее, что опасность недалеко, что надо принять меры для своего спасения. Ей указывали на возраставшую популярность Елизаветы Петровны, на то, что преображенцы, которые арестовали Бирона, стали теперь не ее друзьями, а друзьями, именно, Елизаветы Петровны – правительница ничего не хотела слушать.
– Ваше высочество! – говорил ей австрийский посланник маркиз де-Ботта: – вы на краю пропасти. Ради Бога, спасите себя, спасите императора, спасите вашего супруга!
И все это было напрасно: маркиза де-Ботту приглашали играть в карты, и все забывалось.
Антона-Ульриха предупредили, что Лесток готовит переворот в пользу Елизаветы Петровны, и, когда он, сказав об этом жене, присовокупил, что хочет арестовать Лестока, Анна Леопольдовна запретила ему это: она прямо сказала, что отвечает за невинность Елизаветы Петровны.
А между, тем, там действительно все уже было готово.
24-го ноября, ночью, Елизавета Петровна, в сопровождении своих друзей, явилась к гвардии, к тем самым преображенцам, которые еще так недавно арестовали Бирона, и объявила им свое намерение. Преображенцы отвечали, что готовы перебить всех врагов цесаревны; но это им было запрещено – и они повиновались.
Анна Леопольдовна в это время спокойно спала в своем дворце. Спал и малютка-император в своей колыбели.
С шумом ввалилось тридцать преображенцев в спальню правительницы. Она проснулась. Именем «императрицы Елизаветы и преображенцы приказали ей следовать за собой.
Анна Леопольдовна просила преображенцев дозволить ей повидаться с новой императрицей – ей не позволили, и только торопили поскорее одеваться.
Проснувшийся от этой суматохи Антон-Ульрих, обезумев от страха, неподвижно сидел на постели: второй раз он не понимал, что вокруг него делается; но тогда, в первый раз, он не понимал, что жена его идет арестовать Бирона, а теперь не понимал, что пришли арестовать его жену – правительницу.
Наконец, и он понял в чем дело…
С отчаянья он стал упрекать жену в том, что, не слушая ничьих предостережений, она сама приготовила себе гибель.
– Слава Богу еще, что дело кончилось так мирно и спокойно, и что Елизавета достигла своей цели без кровопролития, – отвечала она мужу: – и за эту милость надо благодарить Бога.
И в эту минуту она оставалась верна себе…
Антона-Ульриха, все еще сидевшего на постели, солдаты завернули в одеяло – и вынесли на двор.
Там ждали сани. В эти сани уложили царственных супругов, закутали шубами, так как на дворе было холодно – и повезли во дворец Елизаветы Петровны.
Из спальной комнаты правительницы преображенцы перешли в детскую.
Солдатам строго было запрещено будить младенца-императора.
«Окружив кроватку Иоанна Антоновича, почивавшего безмятежным сном своего счастливого возраста, преображенцы терпеливо дожидались его пробуждения (так описывают арест императора Иоанна VI). Когда же он проснулся, солдаты, взапуски один перед другим, старались завладеть его особой. Ребенок кричал при виде незнакомых людей с грубыми движениями и лицами, с гремевшими ружьями, и тянулся к своей кормилице, прибежавшей на его крик из соседней комнаты. Кормилица взяла его на руки, покачала, успокоила и, не смея ослушаться объявленного ей приказания, передала своего питомца на руки одному из солдат. Плакавший император с торжеством отнесен был в дворцовую караульню, где дожидалась его сама цесаревна».
И вот, начинается для Анны Леопольдовны новая жизнь – медленное приготовление к преждевременной смерти.
Как ни безрадостна была вся первая половина жизни этой бедной женщины, однако, вторая половина ее была уже до такой степени тяжка, что, как бы были велики перед судом истории вины, может быть, невольные, этой несчастной женщины, вины эти едва ли заслуживали такого непомерно тяжкого искупления.
Вся жизнь ее – ряд непрерываемых давлений со стороны людей и обстоятельств.
Детские годы проводятся на глазах у отца тирана, который мучит мать своего ребенка, мучить своих подданных.
Мать Анны Леопольдовны не выносит такой жизни и бежит с ребенком в Россию на родину.
Ребенок, по-видимому, готовится к самой счастливой жизни: впереди у нее корона на ее собственной голове или на голове ее сына.
Но это-то самое высокое назначение и делает для молодой принцессы жизнь пыткой: за ней шпионит Бирон, за ней шпионят все придворные, каждое ее слово переносится из кабинета в кабинет; этот усиленный надзор приучает девушку к скрытности, скрытность и уединение делают то, что люди ей становятся противны; но она остается так же добра к ним и мягка по природе.
Ее отдают насильно замуж, когда она любит другого. Но она и с этим мирится.
Родился у нее сын, сына отнимают у матери: поневоле пристрастишься к картам.
Она мать русского императора, а ей грозят, что ее выгонят из России.
Она просит, чтобы, изгоняя ее из России, ей, по крайней мере, позволили взять с собой сына, – ее делают неограниченной правительницей России.
Она думает хоть тут успокоиться, отдохнуть, избрать такой образ жизни, какой ей нравится – ей говорят, что она не смеет жить так, как ей нравится. Ей ставят в вину то, что она позволят себе одно развлечение – карты. Ей ставят в вину то, что она скучна, что лицо ее не весело, что она ходит в капоте, что она не чешется.
Но вот у нее и у ее сына берут престол и отдают более достойной личности – она покоряется.
Для нее остается одно – уехать на свой родину, с мужем, с лишенным короны младенцем-императором, и доживать там свой век. Ее действительно и отправляют на родину; но с дороги возвращают: ее настигают в Риге и сажают в тамошнюю крепость.
Целый год живет она со своей семьей в этом заточении; но это еще не все.
Через год ее перевозят в динаминдскую крепость, и опять держать год.
В крепости она родит двух дочерей, Екатерину и Елизавету: эти несчастные девочки появляются на свет божий прямо арестантками. Через год их всех отвозят в Раненбург, рязанской губернии. Но бывшего малютку-императора с матерью, отцом и грудными сестрами опасно оставлять и в Раненбург – и вот, их разлучают: младенца-императора отвозят в шлиссельбургскую крепость, чтобы враги царствующей особы не сделали его орудием своих замыслов, а мать, отца и девочек-сестер везут в Холмогоры, на родину Ломоносова.
С тех пор мать не видела уже больше своего сына.
Таким образом, Анна Леопольдовна, Антон-Ульрих и две их дочери-малютки, Екатерина и Елизавета, находят последний приют на пустынном островке Двины, вдали от Петербурга, вдали от родины, вдали даже от Архангельска, потому что с двинского островка арестантам никуда не было позволено отлучаться.
Какова же была эта последняя жизнь Анны Леопольдовны и близких ей существ – мужа и двух девочек?
Живут они под строгим надзором. К ним приставлены особые команды. Помещение их – старый архиерейский дом, тот дом, в котором жил еще когда-то Афанасий, холмогорский епископ, присутствовавший в Москве во время стрелецкого бунта, когда, в грановитой палате, при чтении челобитной раскольников, Никита Пустосвят, не убоявшись царевны Софьи Алексеевны, ударил этого самого епископа Афанасия. Дом этот стоял вдали от других домов и огорожен был высоким палисадом.
Если узникам и позволялось выходить из этого дома, то они могли прогуливаться только по заглохшему саду, примыкавшему к дому. Иногда им позволялось кататься, но не далее двухсот сажен от дома.
И во время гулянья по саду, и во время катанья по двухсотсаженной площади за ссыльными наблюдали две воинские команды.
Время шло. В Холмогорах Анна Леопольдовна еще родила сына – Петра.
А, между тем, впереди еще так много жизни – молодой женщине всего только двадцать шесть лет.
Проходит еще год. У Анны Леопольдовны уже и третий сын – Алексей. Но родов этого последнего сына она не переносит.
