этого человека. Паоло оказался даже настолько отзывчив, что принял близко к сердцу драматическую любовную историю Саши Мареева, а она, эта история, в те месяцы достигла своего апогея и вовлекла в себя немалое количество взволнованных и неравнодушных людей.
Не знаю точно, когда это случилось, но в какой-то момент Саша Мареев (будучи, видимо, еще студентом МАХУ – Московское академическое художественное училище) отправился на этюды в Смоленск, чтобы рисовать полуразрушенные церкви, живописно заросшие травой. Там встретил он юную еврейскую красавицу – смолянку, точнее смоленку, и влюбился в нее. Она ответила ему взаимностью, но роман этот пресекся в самом начале: ее родители как раз в этот момент решились покинуть родной Смоленск и уехать в Израиль. Так они и поступили, и девочку, не достигшую еще восемнадцати лет, естественно, забрали с собой. Так Саша оказался разлучен со своей возлюбленной, но любовь к юной смоленке не угасла в его сердце, напротив, год от года эта любовь приобретала в разлуке всё более экстатические формы. И хотя прекрасные девушки в неукротимом количестве наполняли собой Сашину жизнь, и также он наполнял собой их тела и души со всей безудержностью любвеобильного гения, тем не менее каждую ночь он предпринимал сакраментальный телефонный разговор с Израилем, причем любовная беседа, переливающая свои сердечные искры между Москвой и Иерусалимом, как правило, длилась несколько часов. Поскольку очень часто это происходило в моей квартире на Речном, я хорошо представляю себе течение этих бесед.
Саша устраивался в каком-нибудь неожиданном уголке моей квартиры – он мог облюбовать для разговора любое место, куда дотягивался телефонный провод. Будучи очень высоким и гибким, словно цирковой акробат, он заплетал свои неимоверно длинные конечности прихотливыми кренделями или же складывал их в поразительные многоугольники: плечом он прижимал к уху телефонную трубку, а его руки при этом разворачивали рулоны загадочных бумаг или же извлекали из папок трепещущие листы полупрозрачной кальки; он подвигал к себе старинный портфель двадцатых годов, извлекая из его кожаных глубин разнообразные пузырьки с черной, бурой, синей, зеленой, золотой тушью; он, словно фокусник, выуживал из каких-то складок своего существа растрепанные фасции китайских кисточек – и вот элегантные комары возникали на бумаге, или же перистые, разбрызганные мушкетеры, кутающиеся в короткие плащи, или же лица друзей, или же размытые ландшафты, или же девичьи усмешки, или же целующиеся парочки, заключенные в рамки раненых сердец. Часто на кальках, рулонах, обрывках возникал или проскальзывал профиль той девушки, чей голос долетал до него издалека, из таинственных глубин Обетованной земли.
Инсталляция МГ «Проблема трофея». 1993
В самом конце 90-х, когда мои ноги тоже вступили на священную территорию Обетованной земли, я познакомился с той девушкой, с которой когда-то мой друг вел нескончаемые ночные телефонные беседы, раскинув себя и свои облюбованные рисовальные принадлежности по паркетам моей речновокзальной обители. Могу засвидетельствовать, что она целиком и полностью заслуживала той романтической любви, которую ей довелось пробудить в Сашином сердце: высокая, темнокудрая, кудромудрая, с античным профилем…
Но… Саша так и не встретился с ней больше никогда, хотя это было более чем возможно, и множество людей (и я в том числе) увлеченно пытались содействовать воссоединению этой влюбленной парочки. В частности, барон Спровьери, растроганный, словно граф Строганов, этой любовной историей, вовлекся в это дело: он пригласил Сашу приехать в Италию тем летом 93-го года, тем более что мы с Сашей должны были, согласно плану, поучаствовать в Венецианской биеннале, что и произошло, но, к сожалению, без Сашиного физического присутствия: вместо Саши в Венецию прилетели только его утонченные комары, нарисованные им на прозрачных кальках. Саше было выслано приглашение, многие люди приложили старания, чтобы у него появился заграничный паспорт, а в нем – итальянская виза. Это было не так уж просто, но всё это было сделано. Были куплены билеты для Саши на самолет Москва – Рим, и даже несколько раз покупались такие билеты. Барон приглашал также Сашину возлюбленную, готов был оплатить ее полет из Иерусалима в Рим, он обещал влюбленной паре самые романтические пристанища в Риме, Венеции и в поместье барона в Кампанье. Девушка готова была лететь. Она даже с трудом добилась согласия своих родителей на это путешествие. Но Саша не прилетел. Он проебывал один самолет за другим, билеты сгорали, покупались новые – и сгорали тоже. Саша проебывал в тот год всё, что только можно было проебать.
Все, кто пытался способствовать воссоединению любовников, были потрясены таким оборотом дела. Я, помню, даже укусил себя с досады за руку, когда Саша не прилетел в Рим. Но всем казалось тогда, что это капризный взбрык своевольного гения. Никто не догадался (и я не догадался), что этот отказ от романтической программы являлся сигналом приближающегося психотического срыва.
Часто говорят, что история не терпит сослагательного наклонения. Это относится в полной мере и к любовным историям. И всё же мне кажется, что если бы Саша прилетел тогда в Рим и встретился бы там со своей еврейской красавицей (которая носила простое русское имя Оля), то дальнейшая его судьба развернулась бы иначе. Возможно, дело могло бы закончиться даже волшебнейшей римской свадьбой. Но этому не суждено было случиться.
Зато случились тем летом две другие свадьбы – одна в Париже, другая в Венеции. Оля Свиблова вышла замуж за французского аристократа Оливье, а Паоло женился на Паоле. Свадьба Оли и Оливье состоялась, если не ошибаюсь, вскоре после открытия выставки в Музее почты. Я на этой свадьбе присутствовал, хотя не знал еще тогда ни Олю, ни Оливье. Помню, что жених и невеста были в белом с ног до головы, и к тому же их заливал бело-синий мистический свет. Впоследствии я подружился с Ольгой Львовной и дружу с ней до сих пор. Всем, кто ее знает, очевидно, что она – одна из необычнейших личностей нашего времени.
Общение наше началось не помню когда, в Москве. Оля приехала ко мне по какому-то делу. Она была за рулем, а мне почему-то надо было отвезти куда-то телевизор. Я попросил ее о помощи. Мы загрузили телевизор на заднее сиденье ее автомобиля и поехали, причем Оля вела оживленный и вулканический рассказ о своей научной деятельности. Мы долго петляли по московским улицам, но куда бы мы ни ехали, перед нами стабильно влачилась крупная хозяйственная машина, чей кузов был под завязку загружен арбузами. Внезапно из кузова скатился арбуз – прямо нам под колеса. Оля невозмутимо крутанула
