Эта бестия хорошо умела сочинять. Господин Перье слушал с большим интересом. Чего только, оказывается, он не делал за время мятежа! А этот тип, видно, все время стоял за его спиной и записывал. Значит, и такие люди бывают на свете! А он, Клеманс Перье, и не догадывался об этом. Пятьдесят два года прожил в Париже и не знал, что вокруг него столько гадости, подлости, лжи и жестокости… Как все это ему надоело, как опротивело!
Обвинение было прочитано. Полковник исподлобья посмотрел на подсудимого. Но нет, в этом лице нельзя было прочесть ни страха, ни отчаяния. Тогда он решил поскорее закончить дело.
Настала очередь свидетеля Жонара. Здесь чувствовалась хорошая практика и долгий навык. Он прямо соловьем разливался, то сжимая кулаки, то воздевая глаза к потолку, и подтвердил все. Время от времени, будто не в силах сдержаться, он выражал свое глубокое возмущение тем, что граждане из порядочного общества теряют стыд и совесть и якшаются с террористами. А говоря о сыне-дезертире, указал на недостаток патриотического воспитания во Франции и необходимость соответствующих реформ.
Председатель любезно остановил его, сказав, что этот вопрос не имеет отношения к делу. Потом он обратился к господину Перье:
— Что вы можете сказать на все это?
— Только то, что никакая ложь не в силах вытравить подложную подпись на долговом обязательстве…
Его оборвали: это тоже не относится к делу. Судьи спешили. Приговор был короток и ясен.
Господин Перье только плечами пожал.
— Только и всего?
Решительно, это был несносный человек. Жандармы увели его. Во двор его больше не пустили. Повели в подвал по длинному извилистому ходу и толкнули в какую-то пустую темную дыру. Тут было тихо, как в могиле, и сыро, как на дне старого колодца. Крысы бегали по ногам, карабкались по невидимым потолочным балкам. Гул со дворов Саторийской тюрьмы доносился сюда, будто отдаленный глухой шум подземных вод.
Господин Перье понимал, что выйдет отсюда лишь для того, чтобы переселиться в иной мир. Но смерть не страшила его. Смерти боятся только те, у кого что-то еще осталось в жизни. У господина Перье ничего не осталось. Его мировоззрение, его религиозные чувства, патриотизм, вера в законное правительство, правосудие, справедливость — все было втоптано в грязь и выброшено на свалку. Огюст убит. Стоит ли болтаться еще лет пятнадцать в этом мире?
Он прислонился плечом к мокрой стене. По ней скатывались холодные капли и падали ему на шею. Здесь и стены плакали… Но господин Перье смотрел в густую тьму сухими глазами. Даже в этот последний час ему не суждено видеть солнце, синеву неба и зелень деревьев за замшелой стеной. Но сожаление лишь на миг шевельнулось в нем. Господин Перье уже покончил расчеты с жизнью…
Когда отворились со скрипом тяжелые двери и в темноте блеснула серая полоса света, господин Перье сам встал и пошел. Охранники хотели надеть наручники, но он отстранил их.
— Оставьте меня в покое. Я пойду сам. Куда я убегу? Ворота заперты, а вас так много.
Видимо, охранники признали его правоту и оставили в покое.
У стены за большим корпусом были врыты в землю четыре столба — облупленные, все в грязи и крови. Вокруг них была черная утоптанная земля. Но господин Перье не смотрел туда. Запрокинув голову, он подставил лицо искрящемуся сквозь листву каштанов солнцу и зажмурился. После слепой тьмы подвала смертников глаза с трудом выносили яркое сияние. На краю крыши сидел коричневый голубь с фиолетовой полоской вокруг шеи. Склонив головку, он смотрел вниз умными красноватыми глазками. Господин Перье улыбнулся и кивнул ему. Не удивляйся, птица! На то мы и люди, чтобы уничтожать птиц, зверей и друг друга. Без крови нет жизни. О, как мы любим этот дешевый красный сок!
Как будто узнав все, что ему было нужно, голубь вспорхнул и улетел. Господин Перье опустил голову и вдруг увидел прячущегося в какую-то щель солдата. Ружье болталось у него на плече, как простая палка. Это был Люсьен. Бедный парень, может быть, ему стыдно, что он не помог убежать старому хозяину? А может быть, он боится, что его выдадут? Но в следующий же миг господин Перье позабыл о нем. Странный холод сковал его тело, и ему пришлось напрячь всю свою волю, чтобы сдержать дрожь в ногах.
Трое остальных были уже привязаны. Один, видимо, потерял сознание. Все тело его обмякло, голова опустилась, руки судорожно корчились. Двое посередине стояли с посеревшими, лицами. Из темных впадин смотрели почти мертвые глаза. Палачи стояли рядом с окровавленными тряпками в руках и ждали, когда священник кончит свое дело и можно будет завязать глаза осужденным.
С невыразимым презрением смотрел господин Перье, как они, плача, целовали крест и священник, благословляя, клал им руки на головы. Он не стал ждать, когда его поведут. Решительными шагами подошел к столбу, прислонился к нему и отстранил подошедшего с веревкой человека.
— Зачем это? Вы же видите, что я крепко стою на ногах.
Комендант патруля кивнул, чтобы его оставили в покое. Солдаты уже приготовились, и к господину Перье подошел священник.
— Покайся в грехах своих, сын мой. Это твой последний час. Скоро ты предстанешь перед всевышним — тогда будет поздно.
Господин Перье иронически улыбнулся.
— Во-первых, ты сам мог бы быть мне сыном, а во-вторых, тем, кто видел земных судей, небесного судьи бояться нечего.
Священник покраснел и рассердился.
— Ты тоже из безбожников? Несчастный! Без отпущения грехов душа твоя попадет в ад. Не ожесточай своего сердца!
Но господина Перье это не тронуло.
— Через Саторийскую тюрьму я уже прошел — каким адом ты можешь испугать меня? Если в твоей власти отпускать грехи, то призови к покаянию вон тех. И самого себя. Разве твое место тут, рядом с версальскими палачами? Ты не подумал о том, что в аду уготовано место и для тебя?
— Безбожник! Богохульник проклятый! — Священник замахнулся крестом, но ударить не решился. А может быть, просто не успел. Раздалась команда, и он отскочил в сторону.
Господин Перье выпрямился во весь рост. Можно было подумать, что он всю жизнь был героем и привык смотреть в глаза смерти.
— Чего оробели, ребята! Стреляйте смело! Страна жаждет крови — дайте ей напиться! Да здравствует Франция!
Грянул залп. Он отдался в корпусах дока, и эхо рассеялось в воздухе.
Господин Перье лежал на спине. Его блестящие глаза были широко открыты, и казалось, он смотрел туда, где сквозь колеблющуюся листву каштанов пробивалось солнце.
1924
Рисунок 10. Стр. 480. Смерть Клеманса ПерьеПОСЛЕДНЯЯ КАПЛЯ
Дверь снова захлопнулась, и оба часовых стали возле нее. Со стула поднялся элегантный молодой человек. По виду ему можно было дать чуть побольше тридцати, хотя лицо у него было желтоватое, глаза усталые, от уголков губ тянулись вниз две глубокие складки. На нем был еще новый смокинг, бархатный жилет цвета ржавчины, модные брюки с отворотами. Только рубашка была без воротничка, и это придавало молодому человеку комический вид.
Он поклонился толстому мужчине, который мелкими неуверенными шажками приближался к столу.
— С кем имею честь?
Вошедший против своей воли поклонился еще ниже.
— Падрони. Мак Падрони из «Чикаго трибюн».
Заключенный приложил ладонь к левому уху.
— Пад… Как вы сказали? Падрони? Странное имя. Вы, вероятно, не американец?
— Нет, я американец, но мои предки в начале девятнадцатого века иммигрировали в Америку из Италии.
— Ага, я так и подумал. Пожалуйста, присаживайтесь, мистер Падрони. — Он продолжал стоять, даже когда репортер, нерешительно оглянувшись на часовых, присел к столу.
— Имя мое вы знаете: Уитмор — Джордж Уитмор. Фотографию мою тоже, вероятно, видели, ее теперь печатают во всех иллюстрированных журналах. Периодическая печать мне, к сожалению, недоступна: тюремный устав не разрешает.
Теперь и он сел, удобно вытянув ноги под столом, и достал записную книжечку с серебряным карандашом на ленточке.
— Минуточку… Извините меня, но я обычно записываю. Сорок шесть… Значит, вы сорок седьмой за две недели. Падрони? Действительно странная фамилия. Я ведь и сам немного говорю по-итальянски.
Церемония записывания была окончена. Уитмор вставил в глаз монокль. Падрони показалось, что этот глаз иронически смотрит на него. Но хозяин камеры не дал ему окончательно смутиться. Уставившись стеклышком в окно, он задумчиво заговорил:
— Значит, и вы из иммигрантов. Должен признаться, я всегда был против законов, ограничивающих въезд в нашу страну. Америка имеет тенденцию пересыхать, как река, берущая начало в вырубленных горных лесах. Вы, иммигранты, быстро американизируетесь экономически, политически и психологически и сохраняете необходимые Америке свойства, которые в нас самих исчезают с угрожающей быстротой.
