напролет, ты же никогда в жизни раньше детьми не занималась.
Родос пялится на меня туповатым взглядом своих пустых коровьих глаз:
– Тебе четырнадцать, ты учишься в старшей школе, у тебя нет прав даже на мопед, я не знаю, зачем ты наврала, и у меня нет времени об этом думать.
Я встаю на колени перед малышами и начинаю выпускать воздух из нарукавников у всех по очереди.
– Теперь я понимаю, почему такой бедлам творился, когда ты была на выездах и занималась реквизицией, – жестко продолжает косичкобородый. – Жутчайшая халатность с нашей стороны позволить тебе разъезжать по дорогам. Нельзя возлагать такую ответственность на ребенка.
Я все еще слышу крики, доносящиеся с пляжа, шум моторов, полицейские сирены и думаю, что должна, наверное, во всем этом быть какая-то ирония, но у меня совсем нет сил, чтобы оформить эту мысль, сказывается недоедание двух или трех последних дней, так что я просто разворачиваюсь и иду обратно к нашему домику.
Мама стоит перед ним и беседует с матерью семейства, которое эвакуировалось из Муры, она нервно улыбается мне, когда я приближаюсь: «Всё в порядке, солнышко, говорят, на берегу какая-то потасовка?»
– Где мы искали?
Мама озирается, смотрит то на меня, то на семейство из Муры, то в сторону берега.
– Зака, – шиплю я на нее. – Где вообще мы его искали?
Она кажется растерянной, потом начинает бормотать: «Объявили в розыск по всей стране, общались с полицией в Муре, Лександе, Малунге, Карлстаде, Стокгольме, Гётеборге, связывались с больницами и церквями тоже, само собой, по несколько раз в день со спасательными службами, а еще со всеми его знакомыми дома и в классе, и Дидрик, кажется, попытался объявить его в розыск через, как там это называется, Интерпол, но…»
Я хватаю ее за руку:
– Собирайся. Нам надо ехать.
Она хочет сказать мне что-то, но в итоге просто кивает и идет за мной в дом, мы собираем наши немногочисленные пожитки и закидываем их в рюкзак со Спайдерменом, мама берет сумочку, и мы уходим, идем мимо стола, за которым сидели в первый вечер, мимо коматозницы, которая с сонным видом высовывается из своей палатки, мимо сестер из Уппсалы, которые греют еду на спиртовой горелке, мимо скамейки, на которой обычно выставляют горячую воду для кофе, мимо домика, где ночевали с Беккой и папой в первую ночь, мимо того места, где до сих пор стоит установленный резервистами больничный шатер, теперь там пусто, только дети иногда играют внутри, там я видела Мартина с кислородной маской на лице под оранжевым покрывалом и уже тогда знала, что он не выживет, что он пожертвовал своей жизнью ради меня.
Шум моторов все громче, я вижу полицейский автомобиль, заехавший на территорию кемпинга, двое полицейских бредут со стороны пляжа, между ними один из велосипедистов, лоб у него сильно кровоточит, кровь стекает по шее, струится на спину, оставляет темные отметины на сухой земле, солнце скрылось, небо заволокло темными облаками. За полицейскими следует бородатый папаша и еще несколько человек, я узнаю седого мужчину в возрасте, который был тут позавчера, когда тушили костер, главврач-доцент перебегает от одного к другому, пытаясь что-то сказать, замыкает вереницу Эмиль, по-прежнему в одних трусах, нацепив гитару на шею, вокруг только мужчины, мужчины, которые задираются, и мужчины, которые пытаются все исправить, полицейскую машину люди взяли в кольцо, команда репортеров стоит и снимает происходящее, царит атмосфера торжественной серьезности, словно у нас тут королевская свадьба или высадка на Луну.
– Пора покончить с этим сбродом, – трубным голосом провозглашает седой мужчина. – У них тут наркотики в ходу, они лезут к нашим девочкам, а еще шныряют повсюду и грабят наши летние домики, магазинчики и вообще все подряд, а теперь чуть не утопили маленького мальчика в месте для купания, мы такого больше терпеть не будем.
Полицейские что-то ему отвечают, из кольца выступает косичкобородый и говорит что-то типа «они всего лишь дети» и «хорошо бы распределить время», но седой даже не смотрит на него.
– Вы должны убраться отсюда. Ваш лагерь незаконный.
– Мы забираем его на допрос, – устало поясняет один из полицейских, – а с остальным сами разбирайтесь, у нас нет времени следить у вас тут за порядком.
Я смотрю на дорогу, где собралась толпа, там молодые и старики, подъехали еще мотоциклы, все это выглядит как какая-то демонстрация, прибыли новые операторы, белый автобус с логотипом Шведского радио, машины гудят, кто-то скандирует «у-би-рай-тесь, чу-жа-ки», в хор вливаются все новые голоса, крики становятся громче: «У-БИ-РАЙ-ТЕСЬ ЧУ-ЖА-КИ».
Главврач-доцент подходит к полицейским и указывает на толпу, его тонкие губы еле двигаются, полицейские выслушивают его мольбу и отрицательно мотают головами.
– Сами разберетесь, вы же все тут шведы, верно? – повторяет второй полицейский за первым и заталкивает велосипедиста на заднее сиденье машины.
– Смотрите-ка, – выдыхает с облегчением косичкобородый, тыча в сторону, – хоть резервисты прибыли.
Одновременно с тем как отъезжает полицейская машина, на территорию медленно выруливает большой грузовик защитного зеленого цвета, он неспешно проделывает путь сквозь толпу и паркуется рядом со столиком, на котором выставлены термосы с кофе. Грузовик сразу оказывается в окружении людей, в воздухе повисает ожидание: что-то должно случиться, как в секунду, когда вот-вот лопнет шарик, накачанный водой, может, нас всех повяжут, может, привезли еды, может, нам достанется хоть немного чистой одежды – чуть раньше сегодня прошел слух о грузе вещей из Норвегии.
Дверца открывается, и из машины выпрыгивает Аякс, собака отряхивает свою черно-буро-белую шерсть, тявкает, завидев меня, пытается рвануть вперед, но поводок удерживает ее на месте, вслед за Аяксом со стороны водительского сиденья вылезает седобородый здоровяк, он радостно кивает собравшимся, поднимает руку, чтобы поприветствовать нескольких знакомых, и я вижу разочарование в глазах окружающих – это всего лишь он, а не кто-то еще, никаких посылок с едой, никаких билетов домой, вместо этого опять все тот же мужик-резервист.
Он наклоняется обратно в кабину и достает белый ручной мегафон, нажимает на кнопку, раздается вой, здоровяк лукаво улыбается, потом откашливается.
– Внимание, – разносится эхом по всему кемпингу. – Вот как мы теперь поступим: вы, те, кто живет здесь, в пункте временного сбора, должны держаться отдельно. Это значит, вам нельзя появляться на пляже. А также на улицах. Или в церкви. Вы должны оставаться здесь.
По лагерю волной прокатывается мрачный вздох, люди смотрят друг на друга, кто-то качает головой, здоровяк опять громко откашливается и утирает пот со лба.
– Кроме того, объем расхода воды непомерно возрос. В связи с этим душевыми можно будет пользоваться только с восемнадцати ноль-ноль до двадцати ноль-ноль. Что касается
