Соглашения подписаны
В результате 17 марта 1900 года Павлов подписал с корейским правительством два соглашения: одно об уступке нам концессии в Мозампо для «мирных» надобностей нашей эскадры (угольного склада, лазарета и прочих приспособлений), а другое — о неотчуждаемости острова Каргодо вместе с лежащими близ него островами и соседними берегами материка[226].{276}
Оба этих соглашения сильно нам потом помогли. Вдобавок русское правительство обещалось в только что указанных пределах никогда не требовать ни для своих надобностей, ни для надобностей своих подданных или торговых и промышленных компаний никаких концессий или земельных участков.
30 марта состоялся формальный отвод нам этой концессии. При этом оказалось, что японцы уже успели заблаговременно приобрести и здесь небольшие участки, которые и были указаны нам корейскими властями при обходе границ и составлении протокола. На сделанный японскому посланнику запрос, последний отвечал, что владельцы этих участков желают сохранить их за собой, но обязуются со своей стороны подчиняться всем правилам, которые будут установлены нами для частных обывателей на нашей концессии. 9 апреля столбы, обозначавшие японские участки, появились, однако, и в других местах концессии, не указанных корейскими властями.
Слава Богу, военные здесь проявили твердость: столбы были сняты, на концессию пришлось свезти небольшой десант и учредить здесь временную полицию под непосредственным ведением нашего вице-консула.
Тотчас по заключении договора с корейским правительством в Мозампо была отправлена канонерская лодка «Манджур». Предполагалось теперь же устроить в Мозампо и угольный склад для нашей эскадры.
Международная реакция
Но даже эта сверхскромная русская концессия в Мозампо вызвала некоторое возбуждение в английской, а затем и в японской печати. Из Лондона сообщали, что Мозампо будет служить главной стоянкой для русского флота во время зимы{277}, там же упрекали нас в том, что новой концессией мы нарушили обязательства, принятые нами при переговорах с Англией об очищении о. Гамильтона.
На эти волнения и возбуждение можно было в тот момент спокойно наплевать и забыть о них, да они и не выходили за пределы газетных статей. России следовало, используя благоприятную ситуацию, идти максимально далеко — занимая и бухту Аткинсона и вместе с ней и архипелаг Каргодо.
Англия была связана тяжелыми для нее событиями в Трансваале, а Япония была занята перевооружением и организацией своей армии. Кроме того, она не могла не успокоиться и тем, что успела совершенно сузить первоначальные намерения русского правительства: взамен намеченного, полного удобств участка нам пришлось занять другой, который, по откровенной оценке русских адмиралов, едва ли годился и для простой угольной станции.
Вскоре Японии пришлось и совсем успокоиться в вопросе о Мозампо.
Вновь забываем о Мозампо
Нагрянувшие летом того же 1900 года события в Китае отвлекли внимание России от этого пункта.
Затем, по занятии русскими войсками Маньчжурии, желание России не создавать на Дальнем Востоке никаких новых осложнений и пререканий с японцами заставило ее не трогать и концессии в Мозампо.
А зря, между прочим. Стоило только взглянуть на Корейский выступ, перекрывающий нам дорогу в океан, чтобы понять всю эфемерность наших завоеваний в Маньчжурии без контроля над Корейским проливом.
Ефрейтор Чижиков
В марте 1901 года после усиленной агитации, шедшей против России в Лондоне и Токио, японский министр иностранных дел Като в частном разговоре с русским посланником спросил: правда ли, что наша концессия в Мозампо охраняется постоянным караулом из 15 матросов при офицере. Подобный способ охраны противоречил бы, по его мнению, буквальному смыслу последнего параграфа 4-й статьи Сеульского соглашения Вебера-Комура от 14 мая 1896 года. Этим параграфом России предоставлялось право держать военную стражу только в тех местностях, где имеется такая же японская военная стража, то есть в Сеуле, Фузане и Генсане.
Вместо того чтобы сказать, что вот, мол, уберем 15 матросов и даже офицера из Мозампо, а поставим лучше по 1000 солдат в указанные пункты, на что мы имеем право не только по протоколу Вебера-Комура или Московскому соглашению Лобанова-Ямагата, но даже по ублюдочному Токийскому протоколу Ниси-Розена, русский посланник стал оправдываться, как нашкодивший гимназист перед инспектором.
Он стал объяснять японцу, что командирование в Мозампо 15 матросов при одном офицере относилось к тому времени, когда отмежевывался участок, приобретенный для устройства здесь русской концессии, но что в настоящее время уже сделано распоряжение об оставлении вместо этого караула команды в восемь человек при вице-консульстве в Мозампо, наподобие команд, существующих при всех японских консульствах в Корее.
Като поучительно заметил, что караулы эти составлены не из воинских чинов, а из полицейских стражников, носящих оружие и обмундирование, присвоенные гражданской полиции{278}.
Окончилось тем, что в 1902 году было решено возложить обязанности охраны на единственного проживавшего в Мозампо русского человека — отставного ефрейтора Чижикова — арендатора лежавших на концессии полей. 23 декабря в Мозампо пришел крейсер «Забияка» и в тот же день снял и увез в Порт-Артур весь находившийся здесь караул.
Суда нашей эскадры перестают заходить в Мозампо
В то же время и по тем же политическим соображениям была почти совсем приостановлена и периодическая отправка в Мозампо судов нашей эскадры для производства здесь учений, не выполнимых на рейде Порт-Артура из-за довольно суровой зимы.
Декабрь 1900 года, январь и февраль 1901 года эти суда еще провели с некоторыми перерывами на рейде Мозампо, но уже и тогда их пребывание здесь вызвало в Японии крупное неудовольствие.
В ноябре 1901 года последовало распоряжение, чтобы в случае временной отправки русских судов к этому пункту Генерал-Адъютант Алексеев заблаговременно уведомлял бы о том нашего посланника в Японии. Но когда в начале 1902 года это было сделано, и посланнику было сообщено о предстоящей отправке в Мозампо исключительно для учебных целей четырех судов нашей эскадры, то посланник высказал по указанному поводу свое беспокойство.
«Необходимо предвидеть, — телеграфировал он, — что появление в настоящее время наших судов в Мозампо, в связи с только что состоявшимся англо-японским соглашением, непременно вызовет здесь различные тревожные слухи».
Вот и до японо-английского союза дотянули.
Министр Иностранных Дел, достойный преемник графа Муравьева и тоже граф, Ламздорф оказался того же мнения и считал, что «появление русских военных судов в Мозампо может в настоящую минуту подать повод весьма нежелательным последствиям».
В результате намеченная посылка судов была отменена.
Как всегда, значительно лучше понимали дипломатию и интересы России наши моряки, по мнению которых, периодической стоянкой русских судов в Мозампо «достигалось бы постепенное включение в глазах иностранцев в сферу нашего влияния этого важного для нас стратегического пункта».
Тыртов вновь демонстрирует политическую грамотность
«Об этом пункте моряки и я во главе их, — писал в 1902 году Управляющий Морским Министерством, — хлопочем уже пять лет, но дипломаты, а главное Военное Ведомство, находят, что без войны с Японией этого нам не достичь, а война признается пока несвоевременной. Надо ждать окончания магистрали железной дороги и особого тогда случая».
Будет вам особый случай в январе 1904-го.
Но каково Военное Ведомство! Каков наш друг Куропаткин!
Вот так и закончился к 1903 году вопрос о той самой концессии, на которой по первоначальному замыслу должны были постепенно появиться, прежде всего, угольный склад, затем мастерские для русского флота, наконец, опорный пункт и база для нашей Тихоокеанской эскадры.
На этом самом пункте, который должен был служить связью между Порт-Артуром и Владивостоком, откуда Россия должна была «повелевать двумя восточными морями», остался к началу этого года всего один довольно пожилой отставной ефрейтор Чижиков…
А послушай бы мы в ноябре 1897 года адмирала Дубасова, Япония бы сейчас пикнуть не могла: «Мозампо — это Гибралтар Корейского пролива, говорил Ито, — потерять его, значит потерять всю Корею».
