Сибиллой случится несчастье, — а говорят, что здоровье ее пошатнулось после того, как она родила мертвую девочку, — бароны, и на этот раз единогласно, отдадут корону принцессе Изабелле. Так что она не только ваша невестка, но еще и — и в первую очередь — ставка в политике.
— И что это означает?
— Это означает, что я намерен как можно лучше о ней позаботиться. И потому сейчас пришлю носилки, чтобы отнести ее в замок... вместе с ее мужем, само собой разумеется!
— Тем самым вы нарушите мои права: ваша принцесса — жена Онфруа де Торона, сеньора Керака, Моава и Торона, и...
— Да, в самом деле, а я и позабыл, — вкрадчиво промурлыкал маркиз с видом кота, который вот-вот проглотит мышку. — Но, в таком случае, что он здесь делает, почему прячется среди женских юбок? Если верно то, что рассказывают, Крак не пал в отличие от Торона, который отсюда совсем недалеко и который он даже не попытался сохранить. Отчего он сейчас не там?
— Саладин освободил моего сына, взяв с него обещание, что он больше не поднимет на него оружие! Мне кажется, это имеет значение!
— Это имеет значение, главным образом, для труса! — отрезал Монферра, не обременяя себя чрезмерной вежливостью. — От этого обещания, к которому его принудили силой, патриарх... или даже первый попавшийся архиепископ мог бы его освободить, но, похоже, он предпочитает его выполнять. И потому я заявляю, что он неспособен обеспечить защиту столь знатной и столь драгоценной госпоже... Носилки скоро будут здесь. И я сам буду сопровождать Изабеллу!
— Вы посмели бы применить оружие в моем доме?
— Без малейших колебаний! Тем более что дом этот — не ваш, вам его лишь предоставили на время...
С трудом обуздав свой гнев, Госпожа Крака сдалась:
— Ну, что ж, если дело принимает такой оборот, я позволю вашему врачу осмотреть мою невестку, — проговорила она снисходительно, но маркиз лишь насмешливо взглянул на нее.
— Премного благодарен! Вот только мне этого уже не хочется. Сопротивление, которое вы мне оказали, убеждает меня в том, что принцессе небезопасно оставаться в этом доме. И скоро она будет в замке!
Разъяренная Стефания поняла, что с этим человеком ей не сладить. Часом позже Изабелла на крытых носилках с задернутыми занавесками прибыла в замок, где ее встретили с распростертыми объятиями мать (которая и не думала ничем болеть) и Евфимия. Изабеллу разместили на женской половине. Что же касается несчастного Онфруа, — ему пришлось отправиться в казарму к тем солдатам, которых он так ненавидел. На супружеское ложе с задернутым пологом его обещали допустить лишь после выздоровления жены. Нехотя смирившись и проявив предусмотрительность, он прихватил с собой пару книг.
Стефания, конечно, попыталась последовать за невесткой, но ее весьма любезно попросили остаться на месте: в замке слишком тесно, и она не смогла бы расположиться там со всеми удобствами. И уж вовсе негде разместить ее служанку Жозефу, которую Балиан д'Ибелин подозревал в лжесвидетельстве и которую только из уважения к ее хозяйке не выбросили за городские стены следом за Тибо. Тем временем война не замедлила начаться вновь.
Ее разжег человек, от которого никто не ждал подобной смелости: Ги де Лузиньян, опозоренный и обесславленный король без армии и королевства, возможно, побуждаемый своим братом, коннетаблем Амори, и женой Сибиллой, разъяренной положением беженки в Триполи, собрал всех франкских рыцарей и только что прибывших паломников, к которым присоединились тамплиеры Жерара де Ридфора, укрывшиеся в Тортозе, и госпитальеры из Маргата. С этим небольшим войском Ги начал осаду второго города почившего королевства и главного его порта: Акры. Вскоре на холме Тель аль-Фухар к востоку от города расцвел большой красный шатер королей Иерусалима, «и Сибилла была там вместе с ним»...
Предприятие было безумное: обширную и прочную крепость с западной стороны защищало море, а с восточной — мощная преграда из высоких и длинных[85] стен, над которыми возвышался грозный донжон: Проклятая Башня. Кроме того, крепость защищал большой — численность его превышала численность осаждавшей крепость армии — гарнизон, которым командовал племянник султана. И все же осаждавшим удалось блокировать город со стороны суши и закрепиться на берегу, откуда к ним могла подходить помощь.
Когда Саладин понял, что происходит, то поспешил ввязаться в драку и, в свою очередь, охватил осаждавших железным полукольцом, но сторонники Лузиньяна уже окопались в укрепленном лагере, к которому не могли подобраться ни люди из города, ни войско Саладина. Кроме того, к ним вот-вот должно было прибыть подкрепление из Европы, и в первую очередь — из Франции. Подоспели со своими рыцарями граф Роберт де Дрё, внук короля Людовика VI Толстого, и с ним его брат, епископ Бове, граф де Бар, Ги де Дампьер, Раймунд де Тюренн, Жоффруа де Жуанвиль и Наржо де Туси, все как один — доблестные рыцари, воодушевленные истинной верой и сильнейшим желанием отвоевать Иерусалим и Гроб Господень. Ждали большую германскую армию Фридриха Барбароссы, который предпочел двигаться по суше, через Византию и Анатолию. На его скорое прибытие возлагали большие надежды: говорили, что он ведет с собой сто тысяч дисциплинированных и хорошо обученных воинов. Когда старый рыжебородый император обрушится на Саладина с его мамелюками и враг окажется зажатым между франками и германцами, его будет легко уничтожить. И разгром Саладина показался совсем близким, когда стало известно, что Фридрих только что победил хозяина города Конья, занимавшего ключевую позицию, и заключил с ним союз против султана. Но... жарким летним днем, проведя много времени в седле, Фридрих добрался до берега реки Селиф, где ему захотелось окунуться в прохладную воду. Ему было очень жарко... и ему было семьдесят лет: у Фридриха случился удар, и он камнем пошел ко дну.
Германские войска отличались одной особенностью: они действовали слаженно, как один человек, лишь тогда, когда ими командовал полководец. Когда его не стало, они тотчас утратили боевой дух. Армию Фридриха тоже не миновала эта участь. К тому же Фридрих Швабский, сын императора, не имел ни малейшего авторитета. Войска разбрелись. Часть вернулась на родину, другая направилась в Антиохию, третья — и самая значительная — была застигнута врасплох одним из эмиров Саладина, и уцелевшие были проданы в рабство. А та часть, которая добралась до Антиохии, сильно поредела из-за эпидемии. В итоге у принца Швабского осталось не более тысячи человек, с которыми он надеялся довезти до Иерусалима забальзамированное тело императора.
