Появилась, легка на помине, сама властительница.
– Правда, – говорю, – что только мне не разрешаете телефоном пользоваться?
Гордое молчание. Хлопок дверью. Народ пьет чай, веселится. Заданий нет.
12.30. Пришел Нух. Изображает поклонника Морганы, которая ему в мамы годится. Просится в штат.
Слава богу, перерыв!
14.00. На перерыве не обедала. Ибо нечего.
Ходила к журналистке Айзан в “Трудягу”. Там столкнулась с Профессором. Он принес в их редакцию торт и цветы. Просится хоть вне штата… Безработный.
Забегала в газету “Известия”. Седой Гапур налил мне стакан чаю и дал два сухаря. Спасибо!
14.30. Профессор, сделав круг по улице, как белка, прибежал в “Молодость”, где когда-то был главным. Говорит с Совгат. Радуется, как они придумали мне работу. Слышу:
– Так ей и надо! Будет знать! Мы ей покажем!
Громовой смех.
Пишу рассказ – надо убивать время со смыслом.
16.30. Моргана подкралась с радостной улыбкой:
– Хоть завтра и не твой день, но для тебя есть работа! Ты завтра идешь на пресс-конференцию в министерство.
– А что будет делать корреспондент, тот, что дежурит завтра?!
– Не твое дело!
После работы побрела к Белочке, в газету “Плюс”. Белочка – не чеченка, кумычка. Ей тоже совсем нет житья на работе. Унижают.
П.
03.07.
Воду привезли во двор! Все бегут, как полоумные, в темноте, падают с ведрами! В подъезде нет ни одной лампочки! Вода – большая редкость. В единственном фонтане, что поставили в центре Грозного для “показухи”, люди стирают, моют обувь. Есть даже фотофакт этого. Я помчалась за водой!
Когда мы побежали со своего третьего этажа, догадались поставить в подъезде свечку, иначе бы все поубивались на лестнице. Люди в борьбе за воду дрались, бросали друг в друга пустые ведра и чувяки. Чумазые подростки презрительно шептались, показывая на меня и мою маму пальцем:
– Гъаски! Гъаски!
Я громко спросила:
– Мичахь ю гъаски?![6]
И мальчишки, услышав чеченскую речь, испуганно замолчали. Воду мы набрали. Заплатили водовозу 10 р.
Сейчас за окнами гроза, сверкают молнии. Автоматные очереди на трассе. О! Кто-то стал отвечать из пушки. Пошла я в ванную комнату – там больше стен и меньше залетает осколков.
П.
25.07.
Потряс случай, произошедший недавно. Милиционеры-чеченцы пытали старика-чеченца и отрезали ему ухо!
Было так: милицейская машина долго кружила по дворам, высматривая жертву. Им попался старик, который шел по улице. Они спросили его:
– Который час?
Он ответил:
– Семь вечера.
Милиционеры выскочили из машины и затолкали его туда. Потом привезли в участок, где избивали, пытали. В результате отрезали ухо ножом. Через некоторое время отпустили, не предъявив никаких обвинений. У людей окончательно съехала крыша. Иначе это и объяснить невозможно.
Старик, которого, к слову, мы с мамой знаем, теперь, выходя на улицу, все время оглядывается и старается не говорить с милицией ни о чем.
28.07.
В центре города была стрельба. Взорвали БТР.
А родная “Молодость” гремела скандалом! Но на этот раз ругань никак не касалась меня. Царица, завернутая в огромную шаль, кричала на сотрудников: Совгат, Фриду, Магомеда и других.
– Идиоты! Кретины! Вы купились на цветочки и пирожочки Профессора?! Да как вы смели пустить Профессора к моему компьютеру?! Почему он собрал на меня компромат в мое отсутствие?! А вы знали и молчали! Предатели мне не нужны! Уволю! Берите ручку и бумагу – пишите заявление по собственному желанию! Думали, я не узнаю об измене?! Я покараю вас жестоко!
Девчонки в голос рыдали. Оказывается, у Царицы был на нее же, в ее компьютере, компромат!
Мою персональную надбавку к зарплате (целых 1500 р.) мне давным-давно никто не платит. Может, что-то еще?! Рыльце в пушку?
Было жаль сотрудницу Самиру – от угроз шефа с ней сделалась истерика. Она много работает, помогает своей семье. Самира боялась увольнения больше всех, так как ее родители бедны и сильно болеют. Она единственный добытчик в семье: потеряй она работу, старики умрут с голода. Девушка тряслась мелкой дрожью и плакала. Просила помиловать.
Я сидела в редакции. На меня никто не обращал внимания. Все были заняты разборками. О работе забыли.
P. S. Какой находчивый Профессор! Он решил хитростью вернуть газету себе, а коллектив втайне поддержал его. Он гораздо либеральнее. Царица – деспот. Пусть Профессор вернется!
П.
30.07.
Вчера вечером у меня поднялась температура до 40º. Началась рвота. Может, инфекция в неочищенной воде? Я была при смерти. Легла на пол, потому что на полу легче, чем на кровати. Вначале кричала от боли, потом впала в состояние, когда уже не понимала, что со мной. Желудок горел огнем. Мама ничем помочь не могла. Нет телефонов! Невозможно вызвать “скорую помощь”. Мы живем в “черной дыре”, где нет никакой цивилизации.
Мама бегала к соседям-чеченцам: они помолились за меня и дали попить воды с молитвой. Так я пролежала до утра – на полу, под стрельбу с автоматов за окнами. Почему-то в жутком бреду я объясняла кому-то Невидимому, что не могу умереть сейчас.
– Почему? – спрашивал прохладный серебристый голос. – Тебе было недостаточно испытаний. Что ты хочешь понять?
В ответ я начинала говорить (мысленно), что я должна деньги: журналистке Айзан 1000 р. и Белочке 100 р., которые занимала на еду. Мне обязательно нужно отдать долги!
Утром температура упала до 38º, я стала различать лицо мамы, которая заснула рядом, облокотившись на спинку стула. Пятнистая кошка Карина сидела неподалеку. Она внимательно следила за мной. Увидев, что я ожила, Карина стала мурчать и тереться. Сейчас мне уже лучше.
Есть дома нечего: мне оно, конечно, ни к чему, я даже воду пью с трудом. А вот мама и кошки выглядят неважно. Им бы хлеба! Потолок кружится.
Хочу сообщить, что руководитель Школы корреспондентов, где я училась, не отправил таких отличников, как я, за границу. На мой вопрос: “Как это понимать?!” – ответил:
– Я сам знаю, кто должен посещать Италию и Францию!
П.
05.08.
Материальную помощь от правительства, о которой так принято рассказывать, нам не дали. Видимо, посчитали, что нам она не нужна. Хотя заявление мы с мамой подавали полгода назад. Передавал наше заявление в соответствующий отдел друг моего деда, Азиз. Компенсацию за ранения тоже никто не дает и не собирается.
Завтра думаю поехать к Лейле на “Автобазу”.
У нас в Грозном двое суток не было газа – нигде ни хлеба, ни печенья!
P. S. Зуб болит. Полоскания с травами не помогают.
07.08.
Ночью, едва закрыв глаза, я увидела поля с ржаными колосьями и странника в одежде XVI–XVIII веков. На нем был плащ. В руке странник держал посох, на который опирался при ходьбе. Мы встретились на проселочной дороге. Моросил мелкий осенний дождь, и, казалось, тяжелое серое небо никогда не откроет солнца.
– Боль не проходит? – спросил он, едва взглянув на меня.
– Кто ты? – ответила я вопросом на вопрос, с интересом его разглядывая.
– Врач, – сказал незнакомец. – Я погиб на русско-турецкой войне.
Шел дождь, передо мной стоял совершенно реальный человек. Улыбался. Не было ничего прочнее этой реальности. Я грустно сказала:
– Боль не проходит.
– Сейчас она пропадет, – на мгновение он приложил руку к моей щеке.
Я перестала ощущать зуб. Моему удивлению не было предела! Когда я пришла в себя, то поняла, что Странник уже исчезает вдали. Он торопливо шагал, опираясь на посох. Я не успела его поблагодарить.
Проснулась – зуб не болит совершенно.
08.08.
В редакции “Молодости” революционный переворот. Царица добилась раболепного послушания. Все сотрудники теперь безмолвные рабы. Ведь их не выгнали после того, как уличили в предательстве. Громко кричала властительница:
– Я закрою газету и всех выкину на улицу!
И страшно было, вдруг правда. Хотя какое право она имеет так кричать в государственной газете?
Обо мне на новой сходке тоже не забыли. Царица отдала приказ ради того, чтобы я сидела два дня в редакции и не могла возразить, привлечь все резервы. Это означает, что всех корреспондентов заставят безвылазно сидеть по два дня в редакции. Ох, умора! Иначе я справедливо кричу о дискриминации. Завтра, в понедельник, на каторгу.
Цветочек, заискивая перед начальством, стала усиленно придираться. Нух ехидничает мне. Он славно подружился с Морганой, и его пообещали взять на полставки! Так что его труд оправдан. Моргана помогает ему писать статьи.
Моих заметок за июль опубликовали две из написанных двадцати пяти. Царица даже руки потерла от удовольствия:
