Этот взыскательный, но, видимо, очень объективный разбор исполнения Щепкиным роли Кузовкина заканчивался краткой характеристикой сценической интерпретации других образов комедии: «Г. Шумский совершенно верно передал очень типичную личность Тропачева; в его исполнении было много всего, что нужно для обрисовки этого помещика, т. е. бездна дерзости, наглой заносчивости и какого-то особенного, деревенского фатовства. Г. Садовский необыкновенно тепло и осязательно сыграл маленькую пяти-шестисловную роль Иванова, забитого и угнетенного, но прямодушного и доброго. С уморительною, строго-комическою застенчивостью держал он себя в присутствии Елецкого и Тропачева; каждым движением показывал он, что находится в положении вороны, залетевшей в высокие хоромы. Г. Калинин был также совершенно на месте в роли силача и грубача Карпачова, этого медведя в образе человеческом; он сумел усвоить себе всю звероподобность и отвратительное холопство этого дворянина-прихвостня. Обо всех остальных исполнителях можно только сказать, что они были недурны» (Моск Вед, 1862, 11 февраля, № 33; перепечатано в кн.: Баженов А. Н. Сочинения и переводы. М., 1869. Т. 1, с. 154–155).
Отклик на московскую постановку «Нахлебника» сохранился в очерке M. E. Салтыкова-Щедрина «Глупов и глуповцы» (1862), оставшемся ненапечатанным при жизни писателя. Сюда были перенесены два тургеневских персонажа — Карпачов и Тропачев — с характерной отметкой под строкою: «Роль Кропачева исполняется на московской сцене г. Калининым с изумительною правдою» (Салтыков-Щедрин, т. 4, с. 204)[260].
В Петербурге премьера «Нахлебника» состоялась 7 февраля 1862 г. в бенефис Ф. А. Снетковой.
«Имя И. С. Тургенева опять появилось на афише, — отмечал А. И. Вольф в своей „Хронике петербургских театров“. — Г-жа Снеткова 3-я выбрала себе в бенефис его комедию „Нахлебник“ и заняла, конечно, роль дочки, вышедшей замуж за светского барина — Елецкого. Роль Кузовкина (нахлебника) предложена была В. В. Самойлову, но он от нее отказался и, вероятно, потом раскаялся, когда увидел — как великолепен был в ней Васильев 2-й. В особенности удалась ему сцена, где Кузовкина хотят заставить выкидывать коленца в присутствии дочери: „За что же, за что же!“ было сказано им с таким чувством и правдою, что весь театр задрожал от рукоплесканий»[261].
Петербургская театральная аудитория высоко оценила игру П. В. Васильева и Ф. А. Снетковой, но оказалась совершенно равнодушной ко всему тому, что определяло гражданский пафос комедии, находившейся под запретом около 14 лет. Несмотря на то, что ни либеральная, ни революционно-демократическая общественность никак не реагировали на постановку «Нахлебника», эта пьеса всё же продолжала волновать чинов государственного полицейского аппарата, добившихся, после июньских пожаров 1862 г. и ареста Н. Г. Чернышевского, снятия ее со сцены. «После малого пребывания на сцене опять был снят с нее „Нахлебник“, — рассказывает хорошо осведомленный П. В. Анненков в одном из набросков своих воспоминаний. — Администрация признала свою ошибку в дозволении комедии и объяснила защитнику ее настоящую причину своей жестокости — время было эмансипации и она боялась, что комедия раздражит еще и без того тревожно настроенную публику и послужит предлогом к переносам политических страстей с арены публичных прений в театральный партер, опасались и враждебных и симпатических заявлений»[262].
Третья редакция «Нахлебника», не попавшая в 1862 г. на сцену, впервые опубликована была в Т, Соч, 1869, ч. VII. При подготовке этого издания Тургенев внес в текст «Нахлебника» новую сцену объяснения Елецкого с Кузовкиным, написанную в 1861 г. (см. с. 164, начиная со слов: «Только позвольте мне не сопровождать вас» и кончая строкой: «Ну, хоть убей он меня» в монологе Кузовкина на с. 166).
Сверх того, Тургеневым сделано было еще несколько изменений в журнальной редакции комедии, имевших целью, во-первых, завершение ее литературной отделки и, во-вторых — предельное сокращение пьесы, обеспечившее выигрыш места и времени для вставной сцены во втором акте. Вся правка печатного текста «Нахлебника», опубликованного в «Современнике» в 1857 г., была подытожена Тургеневым в особой таблице, собственноручно сделанной им в 1868 г. для издателя его сочинений — Ф. И. Салаева. В этой таблице было шесть рубрик: «Страница», «Строка», «Напечатано», «Читай», «Выкинь», «Вставь». Страницы и строки имели в виду текст комедии в «Современнике».
Восстановив прежнее название пьесы («Нахлебник» вместо «Чужой хлеб»), Тургенев, вместе с новой сценой объяснения Елецкого с Кузовкиным во втором акте, внес в пьесу еще один небольшой диалог Кузовкина с Елецким (с. 169, от слов «Вы берете деньги» до «А!» включительно), добавил строку в обращении Елецкого к Ольге (с. 169): «Домашнее спокойствие не десяти тысяч стоит» и в трех местах дополнил речевую характеристику Тропачева: (с. 138, после слова «почтеннейший») «Робеть… в порядочном обществе это не принято»; (с. 160, после слов: «А ваш бильярд удивительно хорош») «Только представьте, г-н Иванов отказался играть со мною! Говорит: у меня голова болит. Г-н Иванов… и болит голова!! а?»; (с. 169, после слов: «всё вообще… Да, да») «Природа и поэзия — это мои две слабости! Но что я вижу? Альбомы! Точно в столичном салоне!»
Как указано выше, при переработке пьесы в 1868 г. были сделаны некоторые сокращения. Так, на с. 114, в характеристике Елецкого как «человека дюжинного, не злого, но в сущности без сердца» сняты были слова: «но в сущности»; на с. 133, после реплики Тропачева о Сен-Жорже, снята была ремарка: «Рисуется»; с. 149, в реплике Елецкого: «Я старику этому объяснил, что, наконец, ему самому будет неприятно остаться после подобной, так сказать, сцены» — устранены были слова «наконец» и «так сказать»; с. 152, в монологе Кузовкина устранены были строки: «и дернула же его нечистая сила на старости лет буянить»; в объяснении его с Ольгой были сняты строки: «Да-с. Вы не глядите, что я… того-с…, да-с, Ольга Петровна, богом вам клянусь, я никак то есть этого не ожидал… я так и думал умереть, никому на свете не сказавши… Виноват, виноват, простите великодушно», и далее: «Начала ваша матушка сокрушаться, сохнуть, плакать… Он сперва, было, и поприудержался, да нет! Осилил лукавый»; с. 157, там же: «Она… со мной… вообразите вы испуг вашей матушки»; на с. 160 исключены были строки: «Елецкий. Оно, положим, для вас несколько неприятно будет… Но вы все-таки человек благоразумный — притом, я вижу; вы чувствуете свою вину — вы поймете… Кузовкин. Слушаю-с»; на с. 161 сокращен диалог Елецкого и Тропачева об охоте: «Тропачев. Когда хотите. Елецкий. Я готов хоть завтра Тропачев. Извольте, с удовольствием — вот постойте»; там же изъята ремарка о Карпачове:»после минутного молчания».
Вставляя новую сцену во втором акте, Тургенев устранил из текста журнальной редакции «Нахлебника» следующие строки (после реплики Елецкого: «Да не хотите ли пока пройтись по саду?… un petit tour?» — с. 164):
«Тропачев. Извольте. Елецкий(обращаясь к Кузовкину). Вы нас здесь подождете, Василий Семеныч… (Уходит с Тропачевым; Карпачев отправляется вслед за ними). Кузовкин (один). Боже мой, что со мною будет? Она ему все сказала… Боже, боже, зачем, я это… Ах, язык мой — враг мой! Что теперь будет? И чем это кончится?».
На с. 167 были изъяты строки обращения Ольги к Кузовкину: «Я хочу знать, как вы думаете, — и уверяю вас, я во всяком случае с вами соглашусь. Я вас знаю теперь», на с. 167 из ответа Кузовкина изъяты слова: «Как вы думаете?»; на с. 168 из диалога Кузовкина с Ольгой изъяты строки: «Как же мне остаться в вашем доме? Притом же люди вчера слышали… Им уже известно, что меня в виде наказанья сослать приказано. Что ж они подумают? Нет, не могу я остаться — спасибо за ласку, доброту вашу ангельскую, а остаться я не могу»; там же в реплике Ольги изъяты строки: «Если бы мы вам не верили»; на с. 169 в реплике Елецкого сняты слова, предшествующие фразе: «Я вполне тебя одобряю» — «Ты поступила умно, благоразумно и»; на с. 169 исключен диалог: «Елецкий. Как вы себя чувствуете, Василий Семеныч? Кузовкин(встрепенувшись). Очень, очень хорошо. Покорнейше блаюдарю-с».
Прочие изменении журнального текста имели еще более узкий стилистический характер: на с. 126 вместо: «И то есть того, понимаешь? Я…» оставлено только «понимаешь»; на с. 133 вместо: «Какого еще надобно» стало: «Какого еще им рожна надобно»; на с. 135 в реплике Кузовкина «Артемыч» заменен «Архипычем»; на с. 148 в словах Ольги: «разве у тебя там… дело» последнее слово исправлено на «дела»; на с. 167 — «Позвольте вас спросить» заменено словом «зачем»; там же в диалоге Кузовкина и Ольги строки: «И мне будет тяжело — и вам не будет легче, особенно вашему супругу. Притом, — что греха таить…» исправлены на: «Еще побьют, пожалуй, под старость. Да и что греха таить…»; с. 168 — «Да… да… да» сокращено на: «Да… да»; там же вместо: «нет… нет… нет» оставлено: «Нет»; там же вместо: «Вы имели право не принять ее подарка» появилось: «Вы могли отказать моему мужу»; на с. 169 вопрос Елецкого: «А что, скажи, всё как следует устроено?» изменен на: «Разве тебе удалось устроить?»
