Когда толпа чуть раздалась, топчущиеся на паперти бойцы увидели то, что осталось вместо испарившегося проповедника: пергаментный отрезок, приколотый к двери собора недлинным узким кинжалом с рукоятью, исполненной в виде Распятия. Кто-то успел ухватить взглядом текст до того, как служители Конгрегации сорвали написанную крупным ровным почерком эпистолу, но и без этого, по манере передачи послания и по приметному, всем известному виду кинжальной рукояти, его авторство стало очевидно всем близстоящим. Шепот «Фема!» расползся по толпе прежде, чем бойцы успели возвратиться в королевский замок и отчитаться следователям о произошедшем.
Подробности текста остались неизвестными, но со слов тех, кто слышал слова тех, кому рассказали те, кто говорил с теми, кто успел прочесть висящее на дверях собора сообщение, в организации и осуществлении вчерашнего actus’а открыто сознавались «тайные судьи Фемы». Отрывочные и не всегда внятные слухи рассказывали о том, что своим посланием Фема выражала свое неприятие всего вершащегося в Империи и Императора лично, предавая проклятию все его окружение и объявляя каждого виновным в пренебрежении устоями государств и народа. Человек негерманской крови не должен занимать трон Римского короля, немцы не должны служить инородцу, а богемцы — принимать над собою власть немецкой марионетки, немецкой Церкви и немецких традиций. Впредь, говорилось в послании, никто из служащих этому правителю в этой стране не убережен от кары, которая может настигнуть любого вне зависимости от высоты его положения.
Фон Люфтенхаймер был хмур и раздражен; улучив минуту, приближенный престолодержца успел шепнуть Адельхайде, что один из прибывших инквизиторов устроил ему неприятный допрос, выпытывая подробности устроения турнира и мер обеспечения безопасности королевской персоны и гостей. Сама Адельхайда уже успела побеседовать с другим следователем, каковой довольно учтиво, но с явным намеком осведомился, по какой причине госпожа фон Рихтхофен покинула свое место на трибуне перед самым выходом Императора на ристалище, когда ей полагалось хотя бы из приличия наблюдать за предстоящим поединком. Госпожа, мило и с достоинством улыбаясь, пояснила, что отошла всего лишь на минуту, дабы одобрить проявленную в предыдущем сражении удаль господина фон Люфтенхаймера, ободрить его и пожелать удачи в следующих турнирных схватках. Следователь задал еще несколько общих вопросов и удалился, однако вскоре вернулся. Допрос был повторен, на сей раз уже менее любезно и более настойчиво, и инквизитор, не моргнув глазом, прямо потребовал назвать причину столь повышенного внимания госпожи фон Рихтхофен к персоне рыцаря Его Величества, причем самого логичного в подобной ситуации вопроса он, что удивительно, не задал.
Собрат по служению держался строго и немногословно, однако по кое-каким обмолвкам можно было сделать вывод: между этими двумя беседами он успел переговорить с кем-то, кто охарактеризовал госпожу фон Рихтхофен как даму, не склонную заводить романы с рыцарями десятью годами младше себя. Сам ли следователь озаботился уточнением этих сведений, или кто-то намеренно заострил его внимание на этом, ей понять не удалось, а задавать слишком назойливые вопросы она остереглась. Убрав с губ игривую улыбку, Адельхайда, изобразив напускное утомление, поведала следователю историю своего давнего знакомства и приятельства с фон Люфтенхаймером-старшим, которое завязалось еще во времена его службы при императорском дворе, и свое внимание к юному воителю объяснила единственно своей приязнью к его отцу.
— Я надеюсь, — приняв как можно более строгий вид, уточнила она, — вы не станете повторять расхожее мнение о том, что женщина не может быть другом, майстер инквизитор? Уж коли вы этим заинтересовались, смею вас заверить: ни с отцом, ни с сыном у меня никогда не было отношений, выходящих за рамки простого знакомства, пускай близкого и доверительного. Можете спросить у кого угодно, и вам подтвердят, что заподозрить меня в этом нельзя.
— Я спрошу, — с холодной любезностью отозвался собрат, и Адельхайда лишь молча и удовлетворенно кивнула.
Спросит. Несомненно, спросит. И наверняка спросит у того, с кем имел беседу в промежутке между этими двумя допросами; все, что останется, — попытаться выяснить, что же это за сознательная личность, наводящая следователя на лишние мысли…
Инквизитор ушел, задав те же вопросы об увиденном и услышанном до и во время происшествия очнувшейся Лотте. Помощница, изображая бескрайнее утомление, говорила односложно, медлительно и настолько бессвязно, что майстер инквизитор, пожелав ей скорейшего выздоровления, попросту махнул на нее рукой и наконец удалился.
Лотта действительно не могла похвастать отличным самочувствием и все еще пребывала круглосуточно в постели, однако полученное ею сотрясение уже почти сгладилось, а рана перестала кровоточить при малейшем движении. Сознание тоже уж более не мутилось и не порывалось ежеминутно погаснуть, однако подняться, не говоря уж о том, чтобы приступить к обычным своим обязанностям, она все еще была не в силах. Работу горничной вместо нее исполняла служанка из королевского замка, однако работу помощницы следователя возложить было не на кого, посему на разведку за пределы своих покоев Адельхайда выбралась самостоятельно.
Старый дворец сейчас всего более походил на муравейник, в котором кто-то поворошил веткой. Сверхъестественные, ужасающие и невероятные новости обсуждались всеми и везде, от прислуги по углам до именитых гостей в своих комнатах, в путешествие по которым Адельхайда и отправилась, натянув маску участливости и заготовив несколько вступительных фраз для задушевных бесед с сестрами по сословью и несчастью, чьи имена помнила исключительно по долгу службы. Спешно розданные во временное владение гостей комнаты находились в разных концах замка, порой и на разных этажах, и Адельхайда, совершая свою миссию милосердия, обрела возможность, а главное — достоверный предлог для того, чтобы обойти королевской дворец вдоль и поперек, подолгу задерживаясь в коридорах и переходах (ведь пострадавших такое множество, и как решить, кого навестить и поддержать в горе следующим?), заглядывая в залы (а вдруг там собрались дамы, чтобы совместной беседой исцелить душу?), возвращаясь на только что покинутый этаж (как можно было забыть поинтересоваться у госпожи фон N, не нужно ли ей какой-либо помощи!)…
Инквизиторы попадались на глаза неизменно. Поначалу оба провожали ее подозревающими взглядами, однажды беседовавший с нею следователь прямо справился о причинах ее перемещений по замку; после четвертого столкновения в одном из коридоров Адельхайда остановила майстера инквизитора и долго, с невыносимо серьезным видом, передавала ему «важные сведения, имеющие несомненное значение для проведения расследования», а именно описание саламандры, которую видели на трибунах перед взрывом и о которой оба следователя наверняка уже слышали не один и не пять раз. При попытке распрощаться инквизитор был ухвачен под локоть и вопрошен о том, почему столь существенная информация совершенно не интересует служителя Конгрегации. Учтиво, но настойчиво вывернув руку из пальцев госпожи фон Рихтхофен, тот коротко поблагодарил за столь рьяную готовность к сотрудничеству и желание помочь следствию, столь же немногословно пояснил, что информацию госпожа фон Рихтхофен излагает в некотором роде известную, однако заверил, что никто не станет возражать, если госпожа фон Рихтхофен и в будущем станет излагать любые ставшие ей ведомыми новости, слухи или собственные подозрения.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
