Я еду во главе германцев, замыкающих колонну. Они относятся к маневрам римского полководца без истерики, как иллирийцы и кельты, начавшие бухтеть, что сражение проиграно, пора смываться. Они слишком узколобы в плане тактики и стратегии и склонны к резким перепадам настроения, поэтому и приуныли. Я им сказал, что вытягиваем Гнея Помпея на более удобное место для сражения, и приказал двигаться сразу за пехотой, которая прикроет, если что. Предпочитаю идти в бой с надежными воинами, даже если их меньше.
Осада большего войска меньшим чуть не закончилась разгромом последнего. Наши пошли в атаку, захватили было небольшой каструм, а потом к врагам подоспело подкрепление, сразу пять легионов и конница — и отважные цезарианцы драпанули, потеряв тысячи полторы воинов, причем многие были просто задавлены своими, когда пытались перебраться через ров. К моменту этого сражения моральный дух в нашей армии был уже ниже плинтуса. Сказывалось продолжительное недоедание, потому что продуктов не хватало. Подвоз по морю из Италии был для нас перекрыт, а на месте найти продовольствие получалось не у всех. Это мои германцы могли уехать за десятки километров и вернуться через пару дней с полными переметными сумами. Легионерам не позволяли уходить далеко и надолго от каструма, поэтому последние дни питались в основном корнями растения, которое называли хара, перетирая их и запекая, как лепешки. Я лишний раз убедился, что голодный солдат — не воин, если только не дерется за еду. Воспользуйся Гней Помпей моментом, продолжи преследование — и выиграл бы и это сражение, и сразу всю кампанию. После чего вернулся бы в Рим триумфатором и, как следствие, диктатором. Не знаю, по какой причине старик сдрейфил, скорее всего, сказалась возрастная нерешительность или получил прозвище Великий по недоразумению, что случается нередко. Судьба такие щедрые подарки не делает дважды. В следующий раз предлагает такой же противнику, который, в данном случае Гай Юлий Цезарь, воспользуется и победит, как я прочитал когда-то в будущем в учебнике истории.
Обогнув высокий холм, дорога выходит в узкую и длинную долину, разделенную межевыми камнями на участки, которые так и остались невспаханными и незасеянными, поросли сорняками. Еще зимой по приказу Гнея Помпея у крестьян были реквизированы все запасы зерна. Наверняка забрали не всё, что-то крестьяне все-таки припрятали, но возделывать поля не стали, понимая, что урожай достанется солдатне. Склоны холмов слева от дороги, северные, покрыты маквисом, а справа, южные — плодовыми деревьями, в основном оливами. Представляю, сколько труда потребовалось, чтобы выкорчевать густой и колючий кустарник и посадить и вырастить сады. Наверное, потому и оставили кусты на северных склонах, чтобы путники заценили труд местных жителей.
Я показываю на правый, ближний к нам склон и говорю Сигимару:
— Вон там можно будет спрятаться.
— Да, хорошее место, — соглашается он, после чего отдает приказ одному из вождей, и тот сотнями с пятью конных и пеших воинов направляется к деревьям.
Пора нам проучить преследователей и заодно прибарахлиться.
Мы проезжаем по дороге еще пару километров и останавливаемся. Впереди образовалась пробка. Как передали по цепочке, авангард вышел к реке, переправляется по броду. Лучше было бы проехать еще километр-два, чтобы больше врагов попало в западню, но раз так получилось, значит, нападем раньше.
— Поехали в обратную сторону, — приказываю я, беру у Дюриса длинное копье, после чего вместе с Сигурдом объезжаю по обочине своих подчиненных, чтобы опять возглавить их.
Это у римлян и прочих народов, развращенных цивилизацией, главнокомандующий может отдавать приказы, находясь в тылу, а у диких германцев должен идти в бой первым. На то он и командир (вождь). Движение помогает мне справиться с мандражом, который начинает поколачивать каждый раз перед боем, особенно на суше. Получив ранение на море, есть шанс оказаться в другой эпохе, а мы сейчас далеко от него. Мои заместители и раб Дюрис проинструктированы, что надо делать, если я буду тяжело ранен, без сознания, но черт их знает, выполнят ли правильно?! Да и каждый раз в душу закрадываются гнилые мысли, что перемещение может не состояться, а я уже привык жить вечно и, что самое главное, молодым и здоровым. Жить долго стариком — это печальная участь. Это не жизнь, а постоянная борьба с болезнями, с каждым годом все более жестокая. Долго живут только те, в ком страх смерти пересиливает страх боли.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Передовой вражеский отряд тысяч из двух всадников отставал от нас примерно на километр. Судя по лохматым черным шапкам из овчины, это иллирийцы-горцы. В горах жизнь трудна, постоянно требуется дополнительный источник дохода, вот и нанимаются пастухи в воины. На надежные доспехи еще не заработали, поэтому воюют в доспехах из шкур и войлока. Впрочем, против стрел нагрудник из трех слоев войлока надежнее, чем железный. Лошаденки у них неказистые, мелкие, зато выносливые, особенно при езде по горам. Враги, не ожидая нашу атаку, не сразу поняли, что сейчас будет бой. Заметив нас, выезжавших из-за холма, сперва продолжали движение. Наверное, приняли за дозор. Только когда поняли, что на них движется довольно большой отряд, остановились и начали перестраиваться, растягивая фланги, насколько позволяла местность. Командовал ими не римлянин, хотя шлем имел римский, точнее, кельтский — железный и с поперечной рамкой для крепления гребня из конских волос, вместо которых были вставлены пестрые фазаньи перья. У горцев непреодолимая тяга к красивостям и эмоциональным надрывам. Сейчас они как раз и пытались изобразить сокрушительную ярость, которой хватает от силы минут на пятнадцать. Если за это время не победили, то дальше следует сокрушительное бегство, еще более эмоциональное и продолжительное.
Мы с вражеским командиром скачем галопом друг на друга посередине дороги. И его, и мои подчиненные дают нам сразиться один на один. Вмешаются, если дела у одного из нас станут слишком уж плохи. У вражеского командира копье короче моего и держит его над плечом. Он собирается сблизиться со мной и угадать в слабо защищенное место. Не успевает, потому что мое копье попадает в его щит, прикрывавший туловище. Это бычья шкура, натянутая на круглый каркас, сплетенный из лозы. Острый тридцатисантиметровый железный наконечник со скорость километров двадцать в час и, так сказать, усиленный массой коня и всадника, запросто пробивает и щит, и войлочный нагрудник, и тело. Моего противника словно сдувает с коня. Я успеваю заметить потертые подошвы его кожаных сапог, которые на короткое время оказываются верхней точкой, после чего падают вместе с телом под ноги лошадей соратников погибшего, скакавших за ним. Я успеваю перевести копье правее и выше, чтобы не попасть в голову лошади — и еще один пронзенный им горец шмякается на землю. Наши лошади сталкиваются боками. Буцефал пытается развернуться влево, уклониться от столкновения с другими собратьями, но я бью его шпорой в левый бок, заставляя двигаться вперед и одновременно прикрываюсь щитом от вражеских копий и избавляюсь от своего, которым, таким длинным и тяжелым, в давке не повоюешь, а потом выхватываю саблю из ножен. После копья она кажется слишком легкой. Секу ей коротко и быстро, расчищая пространство справа от себя.
Какое-то время Буцефал еще движется вперед, давая мне дотянуться до врагов, а потом застревает, как автомобиль в пробке. В отличие от железяк на колесах, коня бесит толчея. Он приучен быть в табуне, но при этом должно быть личное пространство, вторжение в которое считается агрессией, поэтому кусает других лошадей, отгоняя от себя. Те тоже кусают его. Разница в том, что на Буцефале защитный доспех, который не по зубам лошадям, а на вражеских такого нет. И по причине бедности хозяев, и потому, что по горам и так тяжело ездить, так что не стоит перегружать лошадь. Плотная масса лошадей и людей как бы застывает на какое-то время. При этом людская ругань и лошадиное ржание очень громки и слиты в не расчленяемый гул.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
