В Москве Лариса снова оказалась во внутренней тюрьме НКВД на Лубянке. Фаворского увезли в Лефортово. Он улучил момент и шепнул ей:
— Прощайте… Ни в чем не признавайтесь. И простите меня… За все…
Лариса не успела ответить. За что он просит у нее прощение? Он же ни в чем не виноват перед ней. Сохранил ее фотографию на свою беду? Но разве это вина? И вот настал момент, когда жизни их, соединившись было в вихре Гражданской войны, разошлись в их горькой судьбе, теперь уже навеки. Теперь он уже не сможет спасти ее, а она не сможет спасти его…
Следователи, сменяя друг друга, изощрялись изо всех сил, стараясь выбить у нее нужные им показания. Им хотелось, чтобы она предстала перед ними как злодейка, посвятившая свою жизнь одной преступной цели: убить товарища Сталина. Лариса, как могла, отметала все их обвинения и наконец добилась, чтобы ее привели к Берия.
Берия со знакомым ей плотоядным любопытством долго всматривался в нее, и в его лице смешались непостижимым образом самоуверенность, кичливость и осторожность.
— Кажется, вы доигрались,— наконец сказал он ей.-Тут уж придется отвечать по всем правилам закона. И товарищ Берия не в силах вас защитить.— Он перенял манеру Сталина говорить о себе в третьем лице,— Как бы вы ни отвергали предъявленные вам обвинения, ваша виновность полностью доказана материалами следствия. Я внимательно ознакомился с вашим делом. Теперь совершенно ясно, что Фаворский завербовал вас еще в Котляревской. Угораздило же вас связаться с махровым контрреволюционером! А какие перспективы открывались перед вами!
И Лариса поняла, что ничего не сможет доказать этим людям, если их можно было назвать людьми: они все решили за нее, они уже вынесли ей приговор и будут теперь хвастаться перед товарищем Сталиным, какой коварный и злодейский заговор против вождя всего прогрессивного человечества они раскрыли. В отчаянии она почувствовала, что летит в бездонную черную пропасть…
— Мы живем, значит, мы умираем,— тихо, почти про себя прошептала она.
— Что вы сказали? — встрепенулся Берия, ему показалось, что Лариса хочет во всем сознаться и покаяться: кто устоит перед угрозой смерти?
— Нет, нет, ничего,— спокойно ответила она,— У меня только одна просьба: разрешите отправить письмо мужу и дочери.
Берия поморщился: такие «крепкие орешки» способны испортить настроение. Что он доложит товарищу Сталину? Что не смог «расколоть» какую-то бабу? Впрочем, доложить можно так, как выгодно ему, Берия, и возглавляемому им наркомату. И тут же признался самому себе, что кара, которую они уготовили Ларисе,— это кара вовсе не за то, что она, как ей приписали его рьяные следователи, была агентом абвера, все это сущий вздор, а за то, что она отвергла его, Берия, лишила его радости обладания еще одной приглянувшейся ему женщиной.
— Такого рода разрешение входит в компетенцию суда,— сердито проронил он,— Думаю, что суд не разрешит переписки, ибо дело ваше относится к разряду государственных преступлений.
Когда Ларису выводили из его кабинета, Берия вслед ей сказал:
— А вы, Лариса Степановна, ко всему прочему, большая проказница! Сочинить такой донос на товарища Жукова! Он, видите ли, играет на гармошке! Вы бы посмотрели, как хохотал товарищ Сталин, когда я ему рассказал о ваших проделках!
…Собственно, суда над Ларисой в привычном понимании этого слова и не было. Три хмурых, озабоченных и словно бы на всю жизнь обиженных человека уже далеко за полночь допросили ее в крохотном, похожем на каземат кабинете и зачитали короткий приговор…
Ларису привели в мрачный сырой подвал. Каждый шаг по цементному полу гулко ударял в стены и низкий потолок, на котором призрачно светилась одинокая лампочка. Конвоиры приказали ей стать к стенке и пытались завязать глаза каким-то грязным платком. Но она брезгливо сдернула его со своего лица.
Второй раз в ее жизни — такой короткой и молниеносной, что ей казалось, будто она еще и не жила на этой родной и страшной земле,— ей выпадало быть расстрелянной. Тогда, еще в каком-то совсем другом мире, когда красные и белые схватились в яростном непримиримом поединке, свято веруя, что идут на смерть ради грядущего счастья людей,— тогда рука судьбы отвела от Ларисы нацеленный на нее револьвер. И отвел его «вещий Олег», белый поручик Фаворский. Теперь, три десятилетия спустя, в этом подвале, похожем на склеп, от смерти ее мог бы спасти только Андрей. Но он даже и не догадывался, куда исчезла его Лариса, обещавшая вернуться сразу же после войны.
Она смотрела прямо в нацеленные в нее стволы пистолетов, повторяя про себя имена мужа и дочери и моля Бога, чтобы он послал им не такую судьбу, какую послал ей.
«Простите, простите меня…— в последний миг вспыхнуло в ее сознании.— Женечка… Андрюша… Мамочка… Тимофей Евлампиевич… Все-все… И храни вас Господь. Боже мой, как я вас всех подвела! Как подвела…»
Глава десятая
— Ну, как там поживает ваша Старая Руза? — заинтересованно спросил Сталин Тимофея Евлампиевича, когда они устроились на просторной террасе.— Надеюсь, ваш архив не пострадал от рук немецко-фашистских оккупантов?
— К счастью, все в целости, Иосиф Виссарионович,— ответил Тимофей Евлампиевич.— Как вы знаете, немцы в нашем городе хозяйничали недолго. К тому же мне удалось заблаговременно и надежно упрятать свои материалы и рукописи.
— Вот и хорошо,— не то с одобрением, не то с досадой сказал Сталин.— Значит, вы имеете возможность продолжить свои исторические изыскания.
— Да, но я, кажется, начинаю терять к ним интерес.
— В чем же причина такой перемены?
— Жизнь так нещадно вторглась в мой дом, что занятия историей кажутся детской забавой.
Сталин недоверчиво взглянул на Тимофея Евлампиевича и никак не прокомментировал высказанную им мысль.
— Итак,— сказал Сталин после длительного молчания,— кажется, пришло время подвести итоги наших неоднократных дискуссий. Победоносное окончание войны дает нам всесторонние возможности сделать это.
Тимофей Евлампиевич согласно кивнул головой.
— Что вы теперь, товарищ Грач, скажете о диктатуре и диктаторах? — Сталин произнес эту фразу спокойно, не вкладывая в нее победного пафоса. Всем своим умиротворенным обликом он показывал, что расположен к длительной и пространной беседе.— Не кажется ли вам, что, если бы не воля диктатора, не видать бы нашему народу победы над заклятым врагом — фашизмом? В самом деле, на что годны ваши любимые, так называемые демократические государства? Может быть, перед Гитлером устояла демократическая Франция? Может быть, перед Гитлером устояли демократическая Польша и не менее демократическая Чехословакия? Кажется, даже сам Черчилль уже готов был, наскоро собрав свои пожитки, ретироваться в Канаду и укрыться там, за океаном? Так называемые демократические правительства проболтали, промитинговали и проспали, если не выразиться более грубо, свои страны, сдав их на милость Гитлеру. Играть в демократию очень даже интересно, если на небе светит солнышко, но если в небе полыхает и грохочет гроза,— извините, демократия вас не защитит.— Сталин лукаво взглянул на Тимофея Евлампиевича и достал из большого накладного кармана своей домашней куртки заветную трубку.
Тимофей Евлампиевич уже давно приметил, что Сталин вспоминает о трубке, когда предвидит неизбежный спор, когда крайне удовлетворен ходом своих мыслей или же когда убежден, что нокаутировал своего собеседника.
— Отсюда напрашивается вопрос: кому нужны такого рода демократии, которые не способны сплотить свои народы в единое целое? — Сталин держал в зубах нераскуренную трубку.— И чем в таком случае демократия предпочтительнее диктатуры? Тем, что дает возможность неисправимым болтунам развязывать свои поганые языки? Даже Черчилль признал, что демократия — отвратительная вещь.
— Но он же сказал, что человечество пока не придумало ничего лучшего,— вставил Тимофей Евлампиевич.
— Однако зададимся вопросом: кто победил Гитлера — диктатор Сталин или демократ Черчилль? Демократия — фиговый листок, которым монополисты, воротилы бизнеса прикрывают свои разбойничьи делишки. С помощью так называемых демократий они втирают простым людям очки, создают видимость свободы. Себе они оставляют свободу грабить страну и купаться в роскоши, а простому народу — свободу лаять из подворотни и нищенствовать. Народ же питается иллюзиями, вроде той, что он тоже якобы допущен к штурвалу государственного корабля. Между тем это более чем фикция! Демократы давно выбросили знамена свободы за борт и стали лакеями империалистических акул.— Сталин немного передохнул.— Итак, кто является победителем во Второй мировой войне? Ответ напрашивается сам собой: победителем является Советский Союз, возглавляемый диктатором Сталиным. А демократ Рузвельт и демократ Черчилль открыли второй фронт лишь в сорок четвертом году, когда убедились, что исход вооруженной борьбы на советско-германском фронте решен в пользу Советского Союза.
