Радогор задумался, скользя взглядом по трактиру. Не заметил, как и народ собрался. Стоят поодаль до самых дверей. И за дверями тоже. С одежды вода на пол течет. С него глаз не сводят.
— А почему бы самим не попробовать? Город ваш, вам и на поклон идти. Захотят ли они меня, чужака слушать?
— Так, вилы же, твоя милость! — Вскричал старшина. — Боятся люди. Вдруг с собой потянут. И бабы наши пускать не хотят. А ну, как присушит какая? Ведь они, сударь мой, одна другой краше, на какую не глянь. Аж сердце мелкой дрожью вздрагивает. Кто же отпустит на такую беду, когда глаз отвести не можно? Да и грех на каждом. Кто глаза на чужую женку пялил, кто свою поколачивал. Да мало ли на ком, грех нельзя найти? Только соберись!
— Славно рассудил! — Раздался яростный звонкий голос.
К их столу пробиралась Влада, гневно сверкая глазами.
— Как своих, так жалко. А коли чужой, так пропадай головушка за чужие грехи. И пусть его в чернй омут кто не попадя тянет. Так ли сказала?
— Здравствуй, княжна Владислава!
Старшина поднялся с лавки и поклонился, пряча от нее свой взгляд.
— Вот, повиниться пришел перед вами за худой прием.
— Слышала уж. — В голосе ясно и внятно проглядывался, еле сдерживаемый, гнев. — И как вы так сумели вил к себе при манить? А я сплю, беды не чую. А беда, вот она, на лавке сидит и ногами побалтывает.
Казалось, скажи сейчас слово поперечное ей Колот, и в глаза вцепится.
Народ за спинами сдержанно зашумел.
— Пусть я без греха пока хожу, а захотят ли меня слушать? Не мечом же им грозить? Да и не хочу я мечом… И так настрадались, душой извелись, что в вирий для них дорогу закрыли.
— Да разве мы просим, чтобы ты им мечом грозил, твоя милость? Пусть скажут, в чем мы перед ними проступились, в чем вина наша? А дальше мы уж сами. — Заторопился Колот и повернулся к Владе. — Не утянут они его, княжна Владислава. Сила в нем необыкновенная. Передавали нам, как он град Остромыслов отстоял. И против вил устоит. А нет, так ты ему поможешь. Во с каким обломом справилась. Заметить не успели, как ты ему руку отвернула.
Старшина мотнул головой на печального мужика.
Владе последние слова Колота пришлись по душе. Но на всякий случай взяла Радогора за руку и беззлобно проворчала.
— Глаза закрыть не успеешь, как ты…
— Ладушка, люди просят. — Остановил он ее. — Помочь надо.
— Кому? Людям или вилам? — Спросила она, косясь на Колота сердитым глазом.
Радогор пожал плечами.
— Похоже, что тем и другим.
— С тобой пойду. — Решительно заявила она, независимо вскинула голову и покосилась на беднягу Колота, заживо поедая его взглядом. — Когда выходить при кажешь, сударь старшина?
Голос источал такой злой ядо, что старшина невольно поежился.
— Я сам приду за вами, Ваши милости. — Заторопился старшина. Перевел дыхание и облегченно вздохнул. — Не гневайся на меня, княжна Владислава. Деваться мне юольше не куда. А вас сам Род мне послал.
Влада смотрела мимо него. Взгляд ее приметил несколько дерзких, лукавых глаз, которые неотступно следили за Радогором и потащила его за собой на поверх, успев распорядиться.
— Обед нам, сударь, неси. — И прошипела Радогору. — Отвернись, не смотри Радогор на них. Глаза бесстыжие! Отвернуться не успеешь, как сурочат. А у меня весь нос в веснушках. И нос был бы, как нос, а то название одно, а не нос.
Радогор тихо засмеялся.
— Кто же меня урочить будет, когда ни кто и не знает.
— Тебя и знать не надо. Увидишь, и сразу сурочить захочется. — Отрезала она. — И сам не узнаешь, как сурочат. И не спорь! Я лучше знаю. А теперь еще и к вилам собрался.
Сняла замок и толкнула рукой двери.
— Вон, даже у старшины глаза разгорелись, как умолодого, как заговорил о них. — И бросила на него сердитый взгляд. — Зря я согласилась! Пока вертела головой, он тебя на кривой и объехал. А кто они, эти вилы? Слыхом не слыхивала. Про мавок знаю, про русалок слышала. А вилы?
Радогор подхватил ее под локти, перенес через порог, и прикрыл двери.
Где как, Лада. Где те же мавки, только зовутся иначе. А где женки непутевые, которых на грехе изловили. Или на черной волшбе. А какая, может быть, и сама в воду кинулась, чтобы грех избыть. Душа же грешная в вирий попасть не может и они у людей милости выпрашивают. Еще же говоря, что мавка в зере и пруду пристанище для себя находит, а вила в реке…
Глаза у Влады потемнели.
— Жалко мне их, Радо.
Из глаз скатилась слеза.
— Мне тоже вилой бы быть пришлось. В грехе к тебе припала. Телом тебя приманила. Если бы не Ратимир с дядькой Даном. И как они догадались объявить нас мужем и женой?
— Ну, что ты, Ладушка! — Растерялся Радогор от ее слов. — Какой же это грех, когда люди нас соединили? И разве мы чужое с тобой брали?
— Правда? — Прижалась к его груди и заглянула в лицо. — Хотя, почему я спрашиваю? Мать — ольха прежде их нас соединила. И видела, что нет в нас греха. И пусть хоть в мавки обращают, хоть в вилы. Не боюсь.
Помлолчала, успокаиваясь на его груди. И пожаловалась.
— Тоскливо мне здесь, Радо. Тесно. Куда не ткнись, всду одни стены. Вот поговорим с эими несчастными вилами и сразу поедем. Не хочу больше здесь жить. И еще тын… Словно впорубе оказалась.
Радогор возражать не стал.
— Так и сделаем, Лада.
В двери боязливо поскреблись ногтем, не постучались. И Влада, морщась от досады, приоткрыла двери.
— Обед Вашим миолостям. — Извиняюще кланясь, сказал хозяи. И пропустил вперед двух женщин с блюдами. — Сударь старшина наказал, чтобы ни в чем недостатка не ведали. А я ему говорю, что и так даю все, что не попросят. А он мне кулак в рожу! А кулак у него, сами видели, сроду не баливал. И за серебро, что у вас возьму грозился к вилам бросить. У тебя, говорит, варначья душа, народищу и так не впроворот будет, чтобы на славного витязя и княжну Владиславу поглядеть.
— А вечером, едва сумерки на землю спустилисьЮ на пороге появился старшина. Встал, не переступив за двери.
— В комнату не войду, грязи натащу вам.
И пожаловался.
— Дождь весь ум уже выполоскал. И униматься не думает. Самая лешачья ночь, господа мои, будет.
— А лешего ты с какой стороны к ночи приплел. Сударь старшина? — Вскинула голову Влада, которая натягивала теплые, от очага, сапоги. — Леший худого людям не делает. Он лес любит.
— А с такой, что закружит в такую ночь, заведет в самую глушь, брросит и выбирайся, как знаешь.
— Вот и не правда! — Возмутилась княжна, забрасывая на плечи перевязь с мечом. — Ни кого он не кружит. Только он уже старый и хворый. И кикимору — берегиню на руках носит.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
