Галанин загоревший похудевший, молчаливый и невеселый прошел в свой кабинет, уселся под портретом Гитлера и уткнулся носом в бумаги. Аверьян, который не в силах был распрячь лошадей, шатаясь проковылял в свою квартиру, там опохмелился по случаю радостного свидания с Евдокией, которая в скорости побежала к Антонине жаловаться: «Мой косой приехал, насилу его узнала, так распух от водки, глаз и не видать почти. И такое несет, противно слушать, говорит, что сейчас он тоже агрономом стал, кричит что своего коменданта переплюнуть хотит! Ты, говорит, здесь сидишь, кашу варишь и детишкам зады подмываешь, а не знаешь, что такое зябь, кок-сагыз и всякие там каучуковые носы. Агрономия, кричит, наука великая и самое в ней главное и страшное зябью называется. Поднимать ее решил, под кровать залез, орет, где тута зябь проклятая, ребятишек до смерти напугал, ну я его скоро оттуда за волосья вытащила и на кровать бросила, сейчас спит, пришлося мне самой лошадей распрячь и убрать. Только бы не было белой горячки. Сам признался, пили, говорит день и ночь, все, колхозники, старосты и наши все, с девками играли. Вот они какие оказалися. То все тихие были, партизанов боялися, а теперя как с цепи сорвалися, чистые черти, а комендант наш, их не удерживает и с ними туда же. Я его даже уважать перестала, испортил в конец моего Аверьяна!» Антонина косилась на дверь, гремела кастрюлями: «Тихо, ради Бога, тихо! Он, кажись опять не в духах, молчит и рот кривит, знаю, ох знаю, чего опять говорить начнет. Христа ради тихо, а то придет, по кастрюлям лазить начнет, а у меня опять меню, не ждала его сегодня, черта долговязого!»
***
Пришел дядя Прохор, просил в гости, прием на радостях устраивал, праздновали по христиански обручение Веры и Вани. Жених Ваня приехал уже давно, немного отошел, подкормился, окреп, живет пока у своего друга Бондаренко. У дяди Прохора пока места для него не оказалось. Шура по прежнему спит на диване, решили до свадьбы пока так оставить и лучше, меньше будет разговоров!
«Будут все свои, повеселимся, приходите обязательно!» Галанин отказывался, ссылался на массу работы, на усталость. Но дядя Прохор и слушать не хотел:
«Устали, не можете? отложим пока не отдохнете, ведь вы — виновник всего торжества, вы его нам из плена вырвали! И он, Ваня так вам благодарен, хотел сам прийти, вас благодарить, но Вера не пустила, еще плохо выглядит. Значит придете?» Галанин нехотя согласился: «Ладно, только попозже, когда кончу с делами. Вы меня не ждите и начинайте сами без меня. У вас довольно всего? Водки?» — «Всего вдоволь, я уж постарался, никто трезвым не будет».
Ушел радостный, а Галанин принялся за работу, снова подготавливал реквизицию скота для немецкой армии, решил все просто: «130 голов скота выбрать из Париков трофейных, самых плохих, у колхозников и горожан не трогать. Я вам, Бондаренко потом объясню как нужно оформить, наш принцип вы знаете? еще не забыли? Относительно зерна сделаем так…» Собственно говоря, никакого совещания не было. Хотя и были представители Райзо и зондерфюреры, но говорил и решал один человек, Галанин, а остальные подчинялись с удовольствием, немецкая армия получала своих коров и зерно, русским оставалось то, что было нужно, чтобы не умереть с голода и даже есть досыта и гнать самогонку!
Пришел Галанин в самом деле поздно, когда веселье было в полном разгаре и дядя Прохор уже успел напиться. Приехал на своей бричке, Аверьян важно обеими руками осадил лошадей. Проворно слез с козел и, сняв шапку, пошел за своим строгим начальником. На кухне сразу воспользовался общей суетой и криком, чтобы опохмелиться в уголку, где стояли бутылки с напитками. Повеселел и снова вернулся, радуясь, что Галанин его, как будто, забыл. Решил ждать его, так как приказа возвращаться не получил. Представлялись возможности иногда заходить на кухню, чтобы справиться об общем положении и заодно подкрепиться. Ночь была теплая, звездная и в бричке можно было неплохо поспать от усталости!
Дядя Прохор, радостный, жал руки Галанину, подвел к столу, знакомил его со своим будущим зятем: «Холматов, Иван Петрович, для вас просто Ваня. Знаменитый инженер изобретатель. Ваня, это Галанин, тот самый, можешь теперь его благодарить. Видишь какой он, наш освободитель, наш благодетель!» Галанин морщился и смеялся: «Не слушайте его, Иван Петрович. Дядя Прохор всегда преувеличивает. Все это ерунда. Но я все-таки рад, что помог немного вам вернуться; много слышал о вас хорошего, от Веры Кузьминичны и тети Мани. Ей Богу рад вас видеть, сидите не вставайте, помните, что сейчас нет здесь немецкого офицера, а есть такой же русский человек как и вы все, рабочий из заграницы. Он обошел весь стол, поздоровался с гостями: батюшкой, Столетовым, Бондаренко, Шуркой и Степаном, уселся на свое место рядом с Холматовым и чокнулся с ним в то время как вошла сердитая Вера».
Вера его ненавидела всеми силами своего оскорбленного девичьего самолюбия. Наконец, он показал себя таким, каким он был на самом деле: низким и подлым лгуном и развратником и пьяницей, который хитро и ловко вел свою подлую игру. И подумать только, что она была готова его полюбить и примириться даже с его изменой родине. Какую жалкую роль она играла, и как ловко он ее опутал. Но теперь для нее было все просто и ясно и ей легко было взять себя в руки и смотреть хладнокровно в лицо фактов. Их было много жестоких и грязных. В тот день, когда они условились ехать в Парики, несмотря на то, что у нее болела голова после бессонной ночи, несмотря на категорическое запрещения тети Мани, она все-таки исполнила данное слово и, хотя и с опозданием, все-таки побежала во весь дух к площади. Хотела доказать Галанину свою дружбу которая оставалась несмотря на возвращение Вани и хотела ее сохранить во что бы то ни стало. Прибежала немного поздно, когда бричка Галанина уже спускалась к мосту к ней навстречу. Она замахала руками, чтобы Аве-рьян остановился, но тут произошла непонятная и позорная вещь! Аверьян, видно, ее заметил раньше, обернулся к Галанину, и вдруг резко повернул лошадей и погнал их вскачь за угол в другую улицу. А когда она пришла обескураженная в с/х. комендатуру, к своему удивлению, увидела на своем месте немца колониста Каумана, полицейского, который принимал посетителей. Кирш, увидев ее, смутился, вышел с ней на крыльцо и коротко объяснил. Это был удар грома среди ясного неба. Галанин ее уволил, выгнал грубо, по хамски. И Кирш даже не старался смягчить ее унижение. — «Комендант считает, что моя работа страдает от вашего присутствия. Что я, вместо того чтобы заниматься делом, говорю комплименты и играю на скрипке. Я с ним не согласен. Работа у нас с вами шла блестяще. Но что вы хотите? Я бессилен. Он слишком настроен против русских девушек. Приказ!» Оставил ее оглушенную этой неожиданной катастрофой.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
