Постовая служба здесь была трудна и опасна, потому что плавни давали возможность хищным психадзе прятаться в виду самых кордонных вышек. Зато малейшие признаки: пыль, поднятая ветром, шум прибрежного камыша, шелест кустов, тревожные крики птицы – все обращало на себя внимание человека, чуткого к опасности, и заставляло его настораживать и слух свой и зрение.
Однажды, одиннадцатого мая 1809 года, часовой казак, стоявший на вышке Новогригорьевского поста, заметил в плавнях что-то весьма подозрительное: и мошкары вилось, как будто бы, больше обыкновенного, и птица кричала тревожнее... Насторожившись, он начал зорко всматриваться в синюю зловещую даль, откуда нет-нет да и нагрянет, бывало, грозовая туча черкесского набега. Вот, сквозь дремучий лес камыша, действительно, что-то сверкнуло на солнце; брякнула где-то кольчуга наездника; глухо отдавался по мягкому илу топот тихо ступающих коней. Это уже не психадзе, это – хеджреты... Но хеджреты среди белого дня не пойдут в одиночку или мелкой партией; стало быть, это собрание[62].
Немедленно дали знать на кордон Похитонову, тот приказал ударить тревогу, а между тем нарочный казак поскакал воротить конный разъезд, только что вышедший из поста для осмотра плавней. Но разъезд сам заметил уже неприятеля и, не попав на пост, понесся в ближайшие селения Титаровку и Стеблиевку дать знать о появлении черкесов.
Похитонов не имел достаточно сил, чтобы остановить переправу многочисленной партии, но он решился защищать свой пост до последней крайности. Высоко поднялись и закачались в воздухе огромные сигнальные шары, бухнул пушечный выстрел, вызывая помощь с ближайших кордонов, и весь гарнизон расположился по брустверу, готовясь встретить нападение.
Две тысячи горцев окружили пост и, думая овладеть им с налета, кинулись на штурм, но, принятые ружейным огнем и картечью, они отхлынули назад, оставив под его стенами много убитых и раненых. С полчаса кружились они около поста, осыпая гарнизон ружейными пулями, и наконец, истощив все усилия, потянули назад и скрылись в лощине. Ободренный успехом, Похитонов не захотел оставить врага в столь близком соседстве и сделал отчаянную вылазку. Эта-то неосторожная вылазка и погубила пост.
Стройное и смелое движение русского отряда сначала заставило горцев поспешно отступить к Кубани. Но едва они заметили, что ряды преследующих стали расстраиваться и приходить в беспорядок, сцена переменилась. Горцы вдруг повернули назад и сами ринулись на горсть казаков, совершенно смешавшихся от такой неожиданности. Минута колебания была минутой гибели для отряда. Расстроенные части его поспешно стали ретироваться к посту, а горцы, заскакивая вперед, задерживали их на каждом шагу и осыпали ружейным огнем, нанося большие потери. Скоро сам Похитонов был ранен, артиллерийская прислуга вся перебита, и пушечный огонь прекратился. Из артиллеристов дольше других оставались два канонира, но ружейный выстрел горца, сделанный в упор, угодил одному из них как раз в самую сумку, где хранилились заряды; последовал взрыв, и несчастный был разнесен на части, а обожженный товарищ его лишился чувств и замертво оставлен на поле сражения.
Черкесы между тем со всех сторон окружили отряд и с гиком бросились на уцелевшую горсть храбрецов.
Несколько бесцельных выстрелов из орудия, сделанных неопытными казаками, не могли остановить неприятеля; черкесы врубились, и началось буквальное истребление отряда.
Это было уже почти под самыми стенами кордона. Двести неприятельских трупов безмолвно свидетельствовали о доблестной защите отряда, но сила сломила его, и наконец все, кому еще можно было бежать, бросились спасаться в укрепление. Сам Похитонов, едва державшийся на ногах от раны, опираясь на орудийный ящик, последовал общему примеру, не видя иного спасения. Но горцы, со своей стороны, не дремали: они вновь успели преградить дорогу бежавшим, и только двадцати пяти человекам, со штабс-капитаном Фетисовым, удалось вскочить на кордон и запереть за собой ворота. Все остальные или были захвачены в плен, или изрублены, и в числе последних, под самыми стенами кордона, пал Похитонов.
Положение Фетисова было безнадежно. Уцелевшие казаки и солдаты в отчаянии засели в самых опасных местах и, насколько хватало сил, поражали неприятеля метким огнем. Но спасения уже не было. Черкесы зажгли вокруг кордона кучи сухого назема, и огонь, раздуваемый ветром, быстро перебрался внутрь укрепления. Сухие и крытые соломой строения вспыхнули, как порох, и волны густого черного дыма затопили кордон. Тогда Фетисов крикнул команде: «Братцы! Приходится погибать уже не от черкесов, а от огня, так не спасемся ли бегством, куда кто потрафит?» Растворены были все калитки, но только пятерым удалось проскочить незамеченными к крутому обрыву Кубани, все остальные погибли. Новогригорьевский пост был сожжен и разграблен. Начальник поста Похитонов и с ним двадцать человек были убиты; штабс-капитан Фетисов, сорок два казака и тридцать пять солдат, тяжело израненные, взяты в плен. Так закончилась эта кровавая драма; и теперь на месте страшного побоища
...в чистом полеМогила чернее,Де кровь текла казацька -Трава зеленее...
VI. СМЕРТЬ ТИХОВСКОГО
Больше сия любве никто не
имать, да кто душу свою
положит за други своя.
Иоанн, XV, 13.
С самого начала текущего столетия и до окончания кавказской войны Черноморская кордонная линия начиналась близ устьев Лабы у поста Изрядного, тянулась вниз по излучистому течению Кубани и оканчивалась, вместе с ее широкими лиманами, у северо-восточного берега Черного моря, недалеко от Анапы. Вся эта Линия занята была непрерывной цепью постов, батарей и пикетов.
Вместе с другими дедовскими преданиями, черноморцы перенесли с Днепра на Кубань и стародавнюю казацкую линейную фортификацию. Их пост и батарея представляли четырехугольный редут с теплой хатой внутри для помещения людей, с земляным бруствером и неглубоким рвом, усаженным колючкой на случай эскалады. Все эти посты и батареи вооружены были разнокалиберными и старыми пушками, которые защищали еще Днепровскую линию от крымцев во времена гетманов и вместе с казаками переселились на Кубань для продолжения линейной службы против черкесов.
Сообразно с местностью, по большему или меньшему ее стратегическому значению, пост вмещал и себе от пятидесяти до двухсот человек при одном или двух орудиях, а батарея – от десяти до двадцати пяти казаков. С первым светом дня сторожевой казак поднимался на вышку, и все вышки по всем постам, сколько их ни было, зорили по Кубани до сумерек. Когда же голодный волк и хищный горец выползают из своих нор на ночной промысел, в то время значительная часть спешенных казаков выходила из поста и украдкой, вместе с тенями ночи, залегала берега в опасных местах по два и по три человека, образуя живые тенета для ночного хищника.
Это – залога, охрана спокойствия и безопасности страны. Казаки, остающиеся на посту, держали коней в седле и находились в готовности по первому выстрелу, далеко и звучно разносившемуся в ночной тишине, скакать на зов тревоги к обеспокоенному месту, не разбирая уже, где куст, где рытвина.
Над каждым постом, и большим, и малым, как неизбежная его принадлежность, торчала каланча или вышка, а к вышке прилаживался особый прибор, состоявший из длинного шпиля и поперечной перекладины с прикрепленными к ней двумя огромными шарами, сплетенными из ивовых прутьев. Весь этот прибор в совокупности напоминал начальную букву в слове «тревога», и был действительно не что иное, как вестник линейного сполоха, телеграф, или, как обыкновенно называют его казаки, маяк. Когда часовой днем завидит, бывало, с вышки неприятеля и закричит своим: «Черкесы! Бог с вами!» – ему обыкновенно отвечали снизу: «Маячь же, небоже!» И вот, спущенные до этой минуты, шары поднимаются вверх и, качаясь по ветру, маячат всем тревогу.
В некотором расстоянии от этой каланчи врывалась в землю высокая жердь со смоляной бочкой, обмотанная сверх того соломой, пенькой или сеном. Это – фигура, у линейцев – веха. Если в темную ночь неприятель прорывал кордонный оплот, огромные факелы воспламенялись и проливали багровый свет по берегу. Тогда учащенные выстрелы, крик, топот и рев переполошенной баранты далеко отдавались по сонной реке, и тревога тормошила Линию.
И часто на зеленеющем холмике, по соседству с фигурой, или вехой, встречаете вы и теперь потемневший, покачнувшийся на сторону деревянный крест либо черную насыпь на одинокой могиле полегших в ночном бою защитников родного рубежа. И поравнявшись с этой могилой, добрый русский человек непременно снимет свою шапку, перекрестится и сотворит молитву за упокой казацких покойников.
Близ одного из таких постов, Ольгинского, стоявшего в третьем участке кордонной линии, восемнадцатого января 1810 года, в глухое предрассветное время, четыре тысячи пеших и конных горцев стали переходить на правый берег Кубани. Залога не просмотрела неприятеля, она открыла его, когда он был еще на том берегу, и условным сигналом известила пост; больше этого сделать она ничего не смогла. Черкесы валили открыто, и, не развлекаясь мелкими пикетами и батареями, вся толпа, несшая огонь и меч в казацкую землю, устремилась прямо на Ольгинский пост. Пешие быстро отрезали ему сообщение с другими кордонами, а конные понеслись вовнутрь Черномории грабить ближайшие станицы.
