— Что мне сделать, чтобы ты меня полюбила? — мягко спросил миллионер, когда стихло эхо от взрыва. — Может, я еще успею этого добиться, прежде чем мы умрем…
Эмма улыбнулась, благодарная Мюррею за то, что он не стал напоследок лгать и говорить, что они как-нибудь выпутаются из этой переделки, как сделал бы на его месте любой. Ей было приятно, что и в этом непокорный гигант оказался не похож на других.
— Я уже убедилась, что ты способен убить из-за меня и даже выбросить из окна монстра, — сказала она. — Но мне нужно нечто большее, хотя я и не знаю, что именно. В любом случае вряд ли у тебя будет время сделать что-нибудь еще. — Она взглянула на него с нежностью, смешанной со смирением, и взяла его руки в свои. И вдруг ее глаза загорелись. — Ты должен влюбить меня в себя с помощью чего-то, что ты уже совершил! Да, именно так! Что ты сделал в своей жизни такого, что заставило бы меня влюбиться, Гиллиам?
Мюррей вздохнул. Ему было приятно, что она называет его по имени, которое в ее устах звучало так вкусно, словно это был кусочек торта или долька апельсина.
— Боюсь, что ничего, — ответил он с горечью. — Если бы я знал, что надо влюбить тебя своими поступками, то моя жизнь была бы совершенно другой, уверяю тебя.
Он выпрямился в кресле и грустно посмотрел на нее. Он любил ее и, вероятно, поэтому хорошо знал, не успев как следует познакомиться. Он продолжал бы ее любить и в том случае, если бы она призналась, что в прошлом убивала или грабила. Его любовь была настолько сильной и безрассудной, что не позволяла судить ее. Он любил ее за то, что она такая как есть. Он любил ее за ее красоту, хотя это явно недостаточное объяснение. Наверное, вернее будет сказать, что он любил ее за ее способ существования в мире, за ее глаза, улыбку, жесты, за нежность, с которой она убивала бы или грабила. Однако она не любила его. Что же здесь можно поделать? — спрашивал он себя, глядя на неуклюжего верзилу, отражавшегося в зеркале напротив.
— Что должен сделать мужчина, чтобы ты в него влюбилась? — спросил он больше из любопытства, потому что уже не сомневался: ему такого не сделать даже по ошибке. — Кто-нибудь хоть раз заставил тебя почувствовать, что ты могла бы его полюбить?
Эмма чуть прикрыла глаза, и ее лицо приняло сосредоточенно-мечтательное выражение. Мюррей пожалел, что не владеет трудным ремеслом живописца и не может увековечить этот взгляд на холсте. И поскольку навыки рисования у него, мягко говоря, отсутствовали, ему оставалось лишь запечатлеть каждую деталь ее лица в своей памяти и бережно хранить среди мягкой соломы прочих воспоминаний.
— Мой прадед, — сказала наконец девушка.
— Ричард Локк? Этот обманщик?
— Не называй его так! — возмутилась Эмма. — Я знаю, что он обманул весь мир, обманул меня и всех нас. — Она сделала паузу и задумчиво улыбнулась. — Раньше мне даже нравилось, что он оказался хитрее всех, понимаешь? Да, я гордилась тем, что моя кровь выше доверчивой и глупой крови всех прочих. Но это только одна сторона медали. Теперь я смотрю на него иначе. И думаю, что смогла бы полюбить человека, который сделал бы то же, что он… А ведь он просто учил людей мечтать.
Несколько мгновений Мюррей молчал, уставившись на Эмму. А затем на его губах медленно расцвела улыбка. Учить людей мечтать… Ну да, почему бы и нет? Как сказала девушка, на все можно посмотреть иначе. Весь вопрос в угле зрения.
— Тогда я расскажу тебе одну историю, Эмма. Ее никто не знает. И тебе не останется ничего другого, как влюбиться в меня. Что ты знаешь о «Путешествиях во времени Мюррея»?
— Ну, в общем, то, что смогла прочесть в газетах, — недоуменно ответила она. — И, в частности, то, что компания закрылась именно в тот момент, когда мне удалось убедить мать отправиться в Лондон и принять участие в третьей экспедиции в двухтысячный год. Было сказано, что фирма прекращает работу по причине твоей смерти.
— Ну, значит, сейчас ты удивишься… — начал Мюррей.
Прошу извинить меня за то, что прерываю повествование на самом интересном месте, но, хотя начавшийся выше разговор представляется весьма любопытным, мне, так же как и вам, не терпится узнать, что в это время происходит в маленькой комнатке, куда зашли Уэллс и Клейтон. «Хочу показать вам кое-что весьма для вас любопытное», сказал агент Уэллсу. Что это, просто предлог, чтобы оставить наших голубков наедине? Зная, насколько тактичен агент в подобных вопросах, позвольте мне усомниться. Тогда, может быть, это тонкий способ увести Уэллса, не обидев остальных? Гораздо более вероятно. Но зачем агент хотел уединиться с писателем? А если то, что происходит там, внутри, важнее для нашей истории, чем происходящее в гостиной? Хотел бы я обладать умением пересказать оба разговора одновременно, но, к сожалению, это качество не принадлежит к числу моих скудных достоинств, так что я должен пожертвовать разговором в гостиной ради беседы в комнатке и молиться, чтобы Уэллс с Клейтоном не обсуждали преимуществ бабочки перед обычным галстуком и не спорили, когда лучше убирать фасоль. Комнатушка была не такой просторной, как гостиная, но, конечно, больше кладовки, и с первого взгляда Уэллс не сумел понять, использовал ли Клейтон это помещение как арсенал, лабораторию или просто как склад всякой всячины, ибо здесь без малейшего порядка громоздились странные аппараты в соседстве со всевозможным оружием и предметами, имеющими отношение к оккультизму, колдовству, некромантии и прочим темным ремеслам, которые всегда казались писателю чистым мошенничеством.
Клейтон направился к подобию витрины в углу комнаты, в которой Уэллс различил по меньшей мере дюжину искусственных рук. Здесь были аккуратно разложены протезы из самых различных материалов, хотя преобладали дерево и металл, и если одни старательно воспроизводили потерянную агентом конечность со всем возможным правдоподобием — вероятно, это были те протезы, которые он привинчивал, когда должен был присутствовать на званом ужине или ином торжестве, где рука нужна была ему только для того, чтобы управляться с приборами, держать сигару или, если повезет, сжимать руку женщины, — то другие выглядели смертоносными орудиями: была среди них одна с заостренными пальцами, похожими на стилеты; другая казалась гибридом руки с перечницей, а еще одна парочка представляла собой такие диковинные механизмы, что Уэллс не сумел догадаться, для чего они нужны. Клейтон отвинтил поврежденный протез, аккуратно отставил его в сторонку и стал внимательно разглядывать свою коллекцию искусственных рук, уложенных так, что они опирались на пальцы и потому напоминали безволосых тарантулов, прикидывая, какая больше подходит в нынешней ситуации.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
